Сказка среди бела дня

      Петушков как потерянный поглядел вслед бабе, подбежал к морскому хронометру, взял свой пульс, сосчитал и ахнул. Двести двадцать!

      Это был единственный случай, когда мастер Петушков, который всегда всё знал, не мог даже самому себе объяснить, что случилось.

11

      Над Щучьим озером свистел ветер. Уткнувшись в варежки, Лёля горько плакала. А Чёрная душа стояла над девочкой, рассказывая про Митю плохое.

      — Всё равно не верю, — всхлипывая, говорила Лёля. — Это выдумали злые люди, они вас обманули…

      — Выдумали, — горько усмехнулась Чёрная душа. — И я была счастливой матерью трёх детей. И у меня был дом, и салфеточки на комоде, и телевизор… Так было хорошо! Дети играли в чижика, а Митя их съел!

      Бумажная душа, писавшая что-то вороньим пером, поддержала Чёрную душу:

      — Он и меня чуть не съел…

      — И её, — кивнула Чёрная душа. — Мы спаслись от Мити, притворившись снежными бабами, чтобы нас холодно было есть.

      Такое количество подробностей подействовало на доверчивую душу девочки. Она грустно спросила:

      — А где сейчас Митя?

      — Наверное, где-нибудь сидит и кого-нибудь ест, — сказала Чёрная душа.

      — Неужели? — прошептала Лёля.

      Где же в это время на самом деле был Митя? Почему он не мчался на помощь девочке, сердце которой было в опасности? Очень просто: он всё ещё сидел в избе и, насупившись, чистил картошку.

      Медленно шли на стене ходики, словно маятник цеплялся за что-то невидимое. И в трубе слышался вой:

      «У-у-у-у… Он хочет съесть бабу Ягу-у… Он уже вылетел за нею в трубу-у… У-у-у-у…»

      Митя подозрительно посмотрел на вьюшку трубы.

      Мать рогатым ухватом вытащила противень из печи: пирог был бледен и тонок, он не поднялся, не подрумянился.

      — Не пекутся пироги! — воскликнула мать. — Что за напасть! — и с сердцем сунула противень в печь. Ей даже и в голову прийти не могло, что это время останавливается.

      Митя очистил последнюю картошку и бросил нож.

— Давай штаны! — сказал он.

Мать искоса взглянула на груду картошки, потом бросила через всю избу штаны. Митя поймал их, надел и в раздумье подошёл к окошку, покрытому ледяными узорами:

      — Где искать её?.. — пробормотал он с тоской.

      Внезапно солнечный луч багровым огнём осветил снежные узоры, окно вспыхнуло и стало похоже на карту. Митя пальцем повёл по снежным иероглифам, бормоча:

      — По Волчьему логу до горелого пня…

      — Что? — спросила мать.

      — Не мешай! — сказал Митя. — От горелого пня до Лысого болота через Кузькин брод…

      — Помешался… — сказала — мать, вытаскивая ухватом второй пирог.

      — …И овражком до Щучьего озера!

      Стрелой Митя кинулся к шубе.

      — Ты куда?

      Митя сразу поднял дикий рёв. Мать махнула на него рукой.

      — Ладно, иди, — сказала она. — Это от твоего крика пироги не пекутся.

      И Митя выбежал на улицу.

12

      А время в мире останавливалось. Замедляли ход швейцарские часы с гарантией на пятнадцать лет, и те часы, которые продают в стакане с водой, и даже самые точные на свете, которые идут по звёздам…

      Лёля сидела на пеньке, с закрытыми глазами; её сердце билось чуть слышно, и каждый удар будто уносил частицу её жизни.

      — Теперь веришь? — усмехнулась Чёрная душа.

      — Нет, — прошептала Лёля.

      — Ещё что-нибудь расскажи, — буркнула Бумажная душа Чёрной. Та кивнула.

      — А ты знаешь, зачем Митя поступил в школу?

      — Учиться… — едва слышно сказала Лёля.

      — Ну да! Чтобы съесть двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного. А потом он хочет съесть учительницу и дядю Васю.

      — Не хочет! — сказала Лёля.

      — Хочет, хочет! — сказала Чёрная душа. — Он давно бы их съел, да ждёт, когда зажгут ёлку…

      Ах, если бы в это время двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного и все остальные мальчики и девочки вместо того, чтобы кататься на катке, пришли на помощь Лёле! Но они ничего не знали.

      Каток был устроен на деревенском пруду и окружён сугробами. На старте и финише навалом лежали шубы и шапки. Трое мальчишек готовились к старту. А у финишной черты стоял дядя Вася с секундомером.

      — Внимание! — скомандовал дядя Вася. — Приготовились! Пошёл!

      Он взмахнул рукой и нажал кнопку секундомера. Мальчишки помчались. Остальные вопили:

      — Давай, Мишка!.. Сашка, давай!..

      Честно говоря, мальчики бежали не очень бойко. Но дядя Вася с изумлением смотрел на часы.

      Когда Тимошкин пересёк линию финиша, дядя Вася остановил секундомер.

      — Не может быть! — сказал он.

      — А что? — окружили его конькобежцы.

      — Всесоюзный рекорд! — сказал он и схватился за голову.

      Потом с подозрением осмотрел секундомер, послушал, вынул из кармана часы-луковицу с секундной стрелкой.

      — А ну, давай ещё раз, — сказал он.

      — Можно мне? — спросила Зоя.

      — Можно, — кивнул дядя Вася.

      Девочка встала на старт. Дядя Вася махнул рукой, и Зоя побежала. Она бежала совсем плохо. Ей даже не помогало «давай-давай», которое кричали мальчишки. В довершение всего она упала и пересекла линию финиша лёжа.

      — Мировой рекорд, — сказал дядя Вася как потерянный.

      — Ура-а! — закричали ребята.

      Зоя встала и, вспомнив, как вела себя чемпионка Москвы Римма Жукова, скромно улыбнулась и поклонилась.[5]

      Пробежал Митя.

      — Митька! — крикнули ему ребята. — Иди мировой рекорд бить!