Сказка Востока

— Но и ты не обижайся, — оскалился Тимур. — Как ты утверждаешь, все движется по кругу. Откуда взял — туда тебя верну. В зиндан!

По сведениям исследователей один из летописцев Тимура — Шами ^[204]— указал, что в Тебризе было арестовано более трех тысяч человек, причастных ко всякого рода злодеяниям. Это прежде всего военные, сановники, таможенники, полицейские чины, духовенство и даже женщины.

Разумеется, был суд, приговор которого гласил: «Наперсники правителя Мираншаха, как те, что своекорыстно использовали его болезнь — безумие, так и те, которые ничего не сделали для того, чтобы удержать его в рамках, дозволенного разумом, будут приговорены к смертной казни и преданы смерти».

Понятно, что все эти осужденные были люди весьма состоятельные, их имущество было конфисковано. Дабы не иметь лишних врагов, близкие мужского пола тоже были арестованы, и их жен и детей тоже ждала незавидная участь.

Такая жестокость Тимура вслед за бесчинствами его сына Мираншаха могла окончательно подорвать репутацию завоевателей. Да Повелитель недаром имеет такой титул: он знает, что Тебриз — крупнейший город этого края, более миллиона жителей, и ему нужен здесь весь его авторитет. И он умеет не только воевать и разрушать: Тамерлан — дальновидный политик, ему нужен в Тебризе надежный оплот. Посему в город сгоняются строители и мастеровые со всей округи, к ним в подмастерья — сто сорок тысяч воинов Тимура, чтобы не расхолаживались. И началась грандиозная стройка и уборка города. Через месяц Тебриз не узнать. И к этому сроку назначен массовый праздник, во время которого будет свершена казнь над казнокрадами и предателями города и Тимура. К этому зрелищу город блестит, всюду фонтаны, порядок, благодать. И, наконец, последний штрих: за три дня до празднества бедному люду бесплатно выдаются разные дары, мука, сладости, деньги. Имя Тимура гремит, звенит. С минаретов после хвалы Богу благодарят его. Он популярен, кумир, и когда явился на главную площадь, на казнь, стотысячная толпа пела его имя, восхваляла его, а потом хотели стать на колени, но не смогли — тесно.

А Тимур, его свита, как положено, сели в первом ряду перед эшафотом. Казнь через повешение или отрубание головы — это самый зрелищный спектакль средневековья. Вновь зачитали приговор, объявили имена преступников. Чести быть повешенными на центральной площади удостоены лишь шестнадцать человек — самые злостные и влиятельные. Среди них Мираншах и Молла Несарт.

Когда приговоренных доставили на площадь, разъяренная толпа готова была растерзать их в клочья. Многочисленная вооруженная охрана еле сдерживала этот вопиющий гвалт, эти свирепые лица и рвущиеся к расправе руки. Вот преступников подвели к эшафоту, они босы, на них лишь балахоны из грубого льна. Все бледны, дрожат, кто-то плачет, скулит, молит Тимура

о пощаде, и лишь старик Молла Несарт вроде невозмутим. Его-то первым и подвели к лестнице, ведущей на эшафот. Но в этот момент старик как-то вывернулся от охранника и с некой галантностью прогнулся перед вслед идущим Мираншахом:

— Только после вас, высокочтимый Правитель, я вечно уважаю вас.

Ссутулившийся, с поникшей головой, Мираншах медленно поднялся, остальные не желают, движение чуть застопорилось, и тут бодро скомандовал Молла:

— А ну-ка, веселей, как к казне, как к трону эмира Мираншаха!

Тимур, услышав это, захохотал. По его примеру даже те, что

не слышали, стали смеяться. А в это время у каждой виселицы уже стояли приговоренные: первый — Мираншах, последний — Молла Несарт. Под барабанный бой на шею каждого накинули петлю. Настала тишина, страшная тишина: ждут кивка Тимура. И тут стон Сарай-Ханум. Вдруг Повелитель встал, подошел к эшафоту, прямо напротив Несарта, и спросил:

— Эй, шелудивый пес. Как-никак я с тобой немало времени за шахматами провел. Настали твои последние минуты. Если у тебя есть, что завещать, делай это.

— Никакого завещания у меня нет, — чуть ли не скороговоркой выпалил Молла. — Правда, есть одна очень маленькая просьба.

— Какая? — полная тишина, слышен лишь голос Повелителя.

— Мне щекотно, когда веревка дотрагивается до моей шеи, — как никогда бодр голос старика. — Прошу тебя приказать, чтобы повесили меня не за шею, а за пояс.

Тамерлан вновь ухмыльнулся, ничего не ответил, медленно вернулся на свое место. Пальчиком поманил к себе кадия, что-то ему на ухо подсказал. Чуть ли не иноходью пожилой, упитанный кадий вбежал на эшафот, стал пространную речь держать. Итог ее таков:

— Умалишенные, согласно исламу, считаются в некотором роде святыми. И Мираншах, и этот старик Несарт, как вы имели честь убедиться, действительно больны, они не могут в полной мере отвечать за свои поступки. Может, их, согласно нашей гуманной вере, простим?

Гулкий хор.

— Простим!!!

* * *