Сказка Востока

Из-под копыт резвых коней полетели камни, заскрежетали копья о щиты. Когда обломались копья, отважные воины спешились и заблестели сабли в солнечных лучах. Как гласит народная мудрость, какой бы ни был сильный петух, не одолеет он петуха в чужом курятнике. Под неистовым натиском Малцага не выстоял кичливый Мухаммед-Султан, меч обронил, на колени пал, в предсмертном ужасе закрыл голову руками.

А разъяренный Малцаг, предвкушая упоение местью, двумя руками вознес высоко меч и крикнул:

— За брата Тамарзо! — Ив тот же миг просвистели в воздухе арканы, потащили Малцага к тюркским рядам.

Ринулись на выручку предводителя горцы. Завязался жестокий бой. И тут подоспел к полю боя сам Тимур с несметным полчищем.

Многие кавказцы полегли, многих захватили в плен, мало кому удалось спастись в горах. А любимый внук Мухаммед-Султан бросил к ногам деда живого Малцага. Пред такой удачей Повелитель мира спешился, пнул поверженного горца и грозно спросил:

— Куда дел старика, Моллу Несарта?

— А Шадома где? — не сдержался полководец Сабук.

Где правда, а где вымысел, даже Перо не ведает, да народное сказание гласит, будто из-под земли вдруг, откуда ни возьмись, на ближайшей опушке появился Молла Несарт, закричав, махнул рукой, двинулся прямо к Тимуру.

— Хвала Повелителю, — почтительно склонился Молла. — Долгих лет здравствовать!

— Ты как всегда вовремя, — сухо отвечал ему Тимур. — Казнь строптивого — блаженное зрелище.

— О Повелитель, — развел руками Несарт. — зачем тебе эта жертва?

— Он — враг.

— Нет, не враг, а противник. И подумай, о Властелин, если ты сегодня истребишь таких юнцов, с кем ты будешь воевать лет через тридцать.

— И тогда я буду воевать? — смягчился голос Тимура.

— Ты вечен! — постановил Несарт и вкрадчивым голосом: — Лучше сразимся в шахматы.

— Ух! — издал Тимур, — истосковался. нет соперника.

— На него, — указал старик на Малцага.

— Стол сюда! — сумасшедший азарт игры с достойным соперником уже давно довлел над Тимуром.

Результат игры очевиден, ибо вновь в горах Кавказа объявился Малцаг, его образ теперь стал героико-мифическим, и он опять сколотил вокруг себя боеспособную рать. Не в открытом бою, а неожиданными выпадами снова затерзал он войска Тимура. Главную ставку обосновал в самом Дарьяльском ущелье, так что этот путь для войск Тимура стал непроходимым. И тогда Великий эмир обратился к излюбленным ухищрениям.

Вокруг Малцага люди отчаянные, да по языку, нравам и целям — разношерстные. А, как известно, у Тимура богатств не счесть, значит, везде свои агенты есть. Подкупил он, кого смог, из ближайшего окружения Малцага. А сам Малцаг то ли поднаторел в жестокости, то ли вконец разнуздался: захватил он богатый гостиный двор, что стоял на высокогорном перевале торгового пути, и расположился в нем. А этот дом, как строили тогда в горах, небольшой, с толстыми каменными стенами, одна дверь, что накрепко изнутри закрывается, и со всех сторон по узкому окну, словно бойницы.

И вот в одну зимнюю темную ночь, когда в высокогорье разгулялась свирепая пурга, так, что ничего не видно и не слышно, ублаженный прелестями красавицы Шадомы, под вой стихии, молодой богатырь спал мертвецким сном и не слышал, как снаружи кто-то осторожно подпирает дверь. Вот последнее усилие — и они вломятся. А в это время Шадома не спит, о своей горестной судьбе думает.

Молодой Малцаг с первого взгляда был очарован наложницей Тимура, и когда проник в стан врага, первым делом бросился ее искать. После освобождения Шадома еще несколько дней пребывала в опьяняющем дурмане, почти беспамятстве, а когда очнулась, горько зарыдала и стала умолять Малцага отвести ее в родной дом. Как это ни было опасно, а Малцаг решил спасти свою девушку, повез ее в самое сердце захваченной Грузии. Замка Шадомы, ее родительского очага, уже нет — одни руины. И близких никого нет, а те, что остались, с презрением отвернулись, потому что слух до них дошел: она — желанная наложница хромого Тимура, и уже не княжна, а рабыня.

Глухо, сдавленно зарыдала Шадома, упала на колени, склонив голову, но та земля, по которой отец ее носил на руках, где мать, ласково напевая, заплетала ей толстые косы, где братья ее берегли и лелеяли, теперь была сырой, холодной, чужой. И впервые она пожалела, что ее не убили. А может, самой на себя руки наложить? Тогда в ад попадет и в загробной жизни родных не увидит. Так что же делать? Как же дальше жить? Неужто она действительно отныне рабыня?.. И в это время сильные спасительные руки оторвали ее от отторгающей земли, и жаркий, с горским акцентом голос Малцага над ухом:

— Будь навечно моей, царицей!

Царица — не царица, а условия далеки от гаремных, по-горски суровые: всегда на коне, в походе, и она уже сама участвовала в бою и так привязалась к этому бесшабашному, дерзкому, почти что демоническому молодому человеку, что теперь и жизни без него не представляет, а тут, сквозь вой пурги в диких горах, кто-то в дверь среди ночи пробирается.