— Терпи, Малцаг, смирись. В будущей жизни тебе за все воздастся, — горячо прошептал Сакрел.
— Хм, что будет в будущей жизни — никому не известно. А я в этой пожить хотел.
— Прощай. Прощай, Малцаг, я поражен.
С уходом Сакрела Малцаг совсем иссяк, вновь в бессилии свалился. Однако чуть позже, немного поспав, он поймал себя на том, что мысль чуть-чуть заработала, да в ней столько тоски и удрученности, что быть животным оказалось гораздо легче, и он им снова стал. Теперь, наяривая круги, он думал лишь об одном: когда же ноги заплетутся, он повиснет на жердях, и его забьют как собаку. И он зависал, его истязали и будто высекали энергию. И он снова шел и с яростью хлестал вола.
Но конец был близок. И главный признак в том, что эта похлебка, словно параша, не лезет больше в рот. Он совсем обессилел и, как бывший воин, понимал испытующий взгляд надсмотрщика: добить сегодня или еще день подождать?
Малцаг сказал бы «добей», если б это было на поле боя, по-мужски, с мечом в руках. А здесь, средь собственных испражнений. Нет! Скрипя зубами, он вставал, всем своим видом стараясь высказать, что еще жив, что хочет жить, что не хочет быть прирезанным, как накануне старый вол.
Это была искра, последняя искра. Она быстро погасла, и он чувствовал, будто уже осязал запах своей смерти. В тот день он даже не притронулся к этой опротивевшей постной мучной похлебке. Дважды надзиратель спускался к нему, заглядывал в котел и в его глаза. Когда тяжелая дверь скрипнула в третий раз, Малцаг со всем смирился, он даже не шелохнулся, спиною ожидая палача. А у этого палача даже поступь другая, легкая, пугливая, не похоже на него.
— Малцаг, Малцаг, — вдруг услышал он свое имя, от этого вскочил. И по голосу, и по лицу старого врача не узнать.
— Сакрел, что с тобой?
— О-о-о! — жалобно зарыдал старик. — Мои девочки, мои совсем маленькие девочки, — больше он ничего не мог сказать. Крупные слезы текли по его опавшим щекам и седой бороде.
— Что с девочками? Что с ними? — сразу ожил Малцаг.
— Забрали. Увели. Они ведь еще дети, младшая — совсем ребенок.
— Как увели? — даже голос у Малцага окреп.
— Взяли и увели… Я — раб! И мои дети — рабы.
От сознания своего бессилия оба умолкли, потупились. В стороне, у стойла, протяжно фыркнул мул. Оба посмотрели туда, потом друг другу в глаза:
— Так зачем ты пришел? — некая враждебность в тоне Малцага.
— Не знаю, — Сакрел уже не плакал, горечь в его воспаленных глазах. — Наверное, зависть. Я не смог как ты выстоять. Сломился, смирился. Я принес нож, борись до конца.
— Хе-хе, — усмехнулся Малцаг. — Поздно, Сакрел, я не борец. Нет больше сил, — он протянул через решетку свою иссохшую руку, погладил холодную кисть старика. — А ты, Сакрел, держись, живи. Ты нам нужен. А девочки. Что тут нового? В этой стране с самой юности все они попадают в гарем.
— О-о, Господи! — вновь заплакал Сакрел. — Если бы в гарем, то полбеды. Их ведь забрали в «Сказку Востока».
— Что? — воскликнул Малцаг, светлые глаза заблестели. — Что ты сказал? — в его тощей руке откуда-то появилась сила, он схватил доктора за грудки, как некогда спасательное бревно, рванул к себе: — Повтори!
— «Сказка Востока», — испуган Сакрел.
— Ты был там когда-нибудь? О куртизанке Шадоме слышал?
— Я публичные дома не посещаю, — Сакрел попытался высвободиться, но Малцаг яростно его тряхнул.
— Что ты несешь, старый хрыч? — злобно прошипел Малцаг, в уголках рта появились пузырьки, как у бешеной собаки. — А твоя больница, дубильня иль эта мукомольня что — богадельня? Зачем ты сюда пришел? Ты не знал, что тут мужчин имеют, а там — женщин? И там хоть шик, а здесь срачь. И что бы я ни болтал, я раб, и ты раб! Но нам ведь дано имя «мужчина», и мы обязаны хоть как-то бороться. Ты слышишь? — тряхнул он Сакрела.
— Что я должен сделать? — задрожала бородка старика.
— Беги домой, приведи себя в порядок, приоденься, возьми штук пять золотых монет.
— Ты что?! — взмолился врач. — Откуда? Нету! — и, видя ярость в глазах Малцага: — Клянусь, нет! Последнее этой свинье отдал, — кивнул он на дверь, за которой надзиратель.
— Тогда возьми в долг, — не сдавался Малцаг.
— Кто мне даст?
— Молчи. Ты сам сделал из себя раба. Но ведь ты врач, человек известный, всем нужный, уважаемый. Слушай меня. Идешь сейчас же в «Сказку Востока», там Шадома. Назовешь мое имя. Если это та Шадома, то. — Малцаг глубоко глотнул, замолчал.
— А если не та? — его мысль хотел продолжить Сакрел. — Как я погашу долг?
— Хе-хе, — ехидно усмехнулся Малцаг. — Долг раба — вовремя подохнуть.
— У меня семья, еще сын.
— Молчи, — грубо перебил Малцаг. — Твой сын, как и ты, раб. И знай, подрастет, с ним обойдутся еще хуже, чем с девочками.
— Что мне делать? — опять слезы ручьем.
— Хоть сейчас нюни не распускай. Сакрел молча плакал.
— Пойми, — дернул Малцаг старика, — если это та Шадома, то она, я уверен, по крайней мере, облегчит участь твоих девочек. Это шанс! Что ты еще хочешь? Хоть теперь убей в себе раба.
— Я пошел, — дернулся Сакрел. — Прости. Прощай.
— Беги, — настаивал Малцаг, и когда врач уже коснулся двери: — Погоди, нож-то отдай, раз принес.