Сказка Востока

Мечтая ее увидеть, он глянул в окно, в сторону калитки. Уже светало и ощущались некие контуры предметов. И в этот момент, как и бывало ранее перед появлением Шадомы, Малцаг почти что явственно стал осязать ее загадочно манящий дух, некую ауру женской притягательности, когда нет иных чувств кроме как пьянящая плоть. Он уже пытался было рвануться во двор — и застыл у окна: калитка жалобно скрипнула, темная фигура шла по двору. В ней было все: и страх, и неизвестность, колдовская притягательность и лишь Шадоме присущая кошачья пластика рельефного тела.

Она стремительно и бесшумно вошла, аккуратно положила какой-то сверток у двери, скинула с себя сплошную черную паранджу — и словно блеск восходящего солнца: на ней облегающее алое платье на тонких лямочках, всюду блеск камней, на белоснежной гладкой коже. Малцаг желал ею любоваться, касаться ее, ласкать, говорить. Однако в глазах Шадомы сухость и отчуждение, какая-то потаенная, странная цель. Без всяких вступлений, без слов и жеманства, словно это смысл жизни и в последний раз, она, в дикой страсти упиваясь, прильнула к нему и со слезами на глазах прошептала:

— Малцаг! Мой Малцаг, ты проснулся.

Было совсем светло, когда она, как пришла, так же спешно и засобиралась. Обескураженный Малцаг даже не смел ее удержать. Правда, он хотел с ней поговорить, и только о добром, и почему-то ляпнул:

— Ты так быстро преобразилась, изменилась, как в сказке.

Вновь соблазняя изяществом тела, она стояла к нему спиной, заправляла пышные волосы.

— Ха-ха, — недобро усмехнулась. — А где я нахожусь? Забыл? В «Сказке Востока»… где ты все повидал.

— Шадома, — он встал с кровати, подошел к ней, обнял, не давая одеться. — Я люблю тебя. Мы будем жить здесь, в этом доме, вечно, вместе.

Наверное, впервые за встречу Шадома явно расслабилась, поддалась его ласке и тихо ответила:

— Малцаг, а разве я не мечтаю об этом? Все для этого сделала. Все — и чистое, и скверное, — она обернулась к нему и, вглядываясь в глаза, — Прости. Нам обоим не надо строить иллюзии. Я никогда не рожу, я тебе не жена. А ты никогда не забудешь «Сказку Востока».

— Забуду, прощу, люблю.

— Малцаг, — ласка в ее голосе, — любовь, как хворь — проходит. И пойми, теперь я не способна быть твоей женой.

— Мы ведь любим друг друга. У меня помимо тебя никого нет.

— Одумайся, — с каким-то укором. — В том-то и дело, что кроме тебя у меня тоже никого нет. Ты, — она ткнула его в грудь, — я повторю, только ты есть, и ты моя единственная сила и надежда.

— Я люблю тебя, — перебивает он, — и готов на все.

— Молчи, — в ней вскипает злость, — оставь любовь! — она не может кричать и чуть ли не шипит: — Малцаг, ты воин. Где твоя злость, где твой звериный оскал? Где этот бесстрашный горец, которого я люблю? А сейчас, посмотри на себя. В твоих глазах кротость, смирение.

— Шадома, не говори так, я люблю тебя, ты моя жена, — он пытается схватить ее руки, но она вырвалась, и чуть ли не дрожа:

— Малцаг, запомни: женщину надо любить лишь мгновение.

— А жену? — подавлен его голос.

— Жену надо уважать, ценить, по прихоти — холить и лелеять, но не любить. Любить надо Бога, а потом — себя. Понял? — она злобно топнула, подняв паранджу, двинулась к выходу, у самой двери остановилась в задумчивости и неожиданно изо всей силы пнула кожаный мешок с травой, да так, что раздался хлесткий хлопок, и вырвался наружу густой клуб пыли.

— Ай! — вдруг вскрикнул Малцаг. От острой боли гримасой исказилось его лицо. Этот удар Шадомы по мешку, словно укол в раненые пятки, прошиб по позвоночнику вверх и осязаемым тромбом отуманил на секунду мозг. Едва не потеряв равновесие, он, как пьяный, тяжело сделал несколько шагов до нар, еле сгибаясь, тяжело сел, обхватил голову и прошептал:

— Как зловонна твоя трава, вынеси мешок, не то я задохнусь.

Когда Шадома вернулась в комнату, а отсутствовала она недолго, просто изумилась: Малцаг, словно год не ел, обеими руками обхватил большой круглый хлеб и кусал его как зверь. Еще не дожевав, он стал жадно пить молоко, разливая его по груди, и так продолжал есть. Искоса глянув на Шадому с набитым ртом, он спросил:

— Ты была здесь? — Она лишь кивнула. — И долго я спал?

Она почему-то не ответила. Подошла к столу, грубо отломив кусок хлеба, села напротив, тоже стала есть, глядя на него в упор.

— А ты ведьма, — вдруг выдал он.

— Ха-ха-ха, — залилась смехом она, поперхнулась, раскрасневшись, стала сухо кашлять.

— Запей молоком, — он стал о ней нежно заботиться. Когда приступ прошел, они сидели в обнимку, ее голова — на его груди.

— Ну, расскажи, что там не воле? — он гладил ее пышные черные волосы, вдыхал ее чарующий аромат.

— Хм, ты считаешь «Сказку Востока» волей? — нет упрека, есть печаль.

— Думаю, пока ты на мне опыты проводила, — здесь он умышленно сделал паузу, ожидая бурный протест, но она, пряча лицо, еще сильнее прижалась к нему, по всхлипам — плакала, вся дрожала.