Сказка Востока

Дни спустя, на одном из въездных постов Тебриза по доносу задержали мамлюкского шпиона. При нем нашли секретное письмо от эмира Красного Малцага эмиру Сабуку, где, помимо прочего, упоминалось об условиях освобождения Сабука из тюрьмы Измира. Последнего пытали, казнили, все имущество предателя, как полагается в таких случаях, ушло в казну. Гарем погнали на базар, Шадому выкупили первой.

Об этих перипетиях Малцаг мало что знает. Но о его появлении в Тебризе по каким-то каналам прознали. Его броскую, запоминающуюся внешность не узнать, не запомнить невозможно. Поэтому Малцаг уже не одну неделю прячется в подземелье. И вроде все, что хочет и не хочет, есть, а это не жизнь, в заточении. Он уже начинает терять терпение и самообладание, уже крайне зол на купца Бочека, которого тоже много дней не видит, и никого вообще он не видит: все поступает через скрытый люк, как случилась сказка — Шадома перед ним.

В глубине души он ждал этого, верил в это, но думал, что Шадома предстанет пред ним жалкой, замученной и постаревшей. Да она в «Сказке Востока» уже сутки. И, может, если не люди, то все остальное ей более чем знакомо, тем более что ей предоставлено все, и она сама, как разбухшая по весне высокогорная река, рвалась к Малцагу. Но явилась она к Малцагу только после того, как привела себя в порядок, навела необходимый для женщины лоск, отоспалась.

— Шадома! — вскакивая, прошептал Малцаг, любуясь ею, как изваянием.

— Здравствуй, дорогой. Малцаг, — она слегка в почтении склонилась, да взгляд не потупила, ее темно-синие мягко-бархатистые глаза впились в него, излучая нескрываемую радость, любовь, страсть. — Ты брезгуешь мною? Не хочешь обнять, — это она уже говорила, будучи в его пылающих объятиях.

Здесь, в подземелье, когда день, когда ночь — не понять. И не до времени им — оно для них остановилось, не существует. И не могут они друг друга испить, насладиться не могут, да наверху время летит, там мирские дела, все кипит, все бурлит, и, видать, подгоняемый этими страстями, без стука и церемониала явился неожиданно купец Бочек.

— Ха-ха-ха, голубки, ну что, никак не угомонитесь?! А пора. Малцаг, в этом мире все, что покупается, то и продается. Кто-то предал, либо продал, в общем, круг сжимается. Давно пора бежать. Собирайся, даю полчаса, — несмотря на габариты, Бочек как зашел, так и исчез, а Малцаг бросился к Шадоме:

— Ты со мной, только со мной!

— Нет, — выставила она твердо руку, — все изменилось, — в глазах леденящая твердость. — У нас один враг, разные к нему пути. Мы обязаны мстить, и сможем это только поодиночке.

— Шадома!

— Молчи, — отстранила она его, — все оговорено. У меня кроме тебя никого больше нет. И ты это еще раз подтвердил. Береги себя, родной, для решающей схватки. Я верю, мы отомстим Хромцу. Мы обязаны мстить!

— Больше об этом не говорили. Это была их изначальная участь, жизненный приговор, судьба. Недосказанность, ненасытность, потаенная грусть висела меж ними, когда они собирались к очередной, может быть, последней разлуке.

Шадома у зеркала поправляла свои контрастно-смоляные на белой упругой спине, роскошно-притягательные густые волосы, и вдруг, в очередной раз справившись о Седе, тихо, словно отражению, сказала:

— А Седа мальчика родила.

— Откуда знаешь? — оторопел Малцаг.

— Мне отдашь? — теперь в упор глядела она на него. Кадык забегал по длинной, мускулистой шее мамлюка, и прежде чем он успел раскрыть рот, вновь неожиданно появился купец Бочек.

— Пойдем, быстрее, — буквально за руку схватил он Малцага, тот вырвался, бросился к девушке:

— Шадома, Шадома, — обнял он ее.

— Прости за все, не забывай, — тяжело дыша, шептала она и, уже расходясь, — ты ларец забыл.

— Он твой.

— Постой, — она рванулась к нему. — Травы, помнишь горные травы? Доставь мне их.

— Опять за свое?

— А другого «оружия» нет, и оно твоего сильнее. Помоги, прошу.

Эмир Малцаг хотел было что-то возразить, но Бочек его потянул за собой, и он, углубляясь в какой-то темный проход, с полуиронией крикнул:

— Безоружной тебя не оставлю!

* * *

Мираншах был третий из четырех, а теперь старший сын Тамерлана. Безусловно, он был отважный воин, неплохой полководец, но как человек крайне неуравновешенный, импульсивен, заносчив и очень ревнив. Эта ревность, а более зависть распространялась на всех, в том числе и на отца. Тимуру уже шел шестьдесят четвертый год. Пора бы оставить завещание, объявить наследника, и было бы проще всем, в первую очередь самому Повелителю. Вот если бы можно было довериться старшему, тогда и забот не было бы. Да в том-то и дело — Мираншах не достоин. Прямо об этом заявить Тимур не может (все-таки любит он всех детей одинаково), ибо знает: начнутся распри, подковерная борьба, и наследника могут свои же убить, что, как предполагалось, случилось с первенцем Джехангиром.