Сказка Востока

Шадома довольно быстро это поняла. Как Малцаг, как почти все кавказские люди, она попыталась на первых порах показать свой свободолюбивый горский нрав. Так в публичном доме и не такое встречали. Вначале ее умело поистязали, так, чтобы товарный вид не пострадал, потом три дня ни воды, ни еды, а следом корабль в порт зашел, на нем человек тридцать изголодавшихся по женщине чернокожих великанов: еще трое суток она в аренде была.

После такого с женщиной, как таковой, покончено. Она даже не рабыня, не одалиска, она — ничто, прообраз современной резиновой куклы для всех. Она теряет своеобразие, оригинальность, цвет. Просто на глазах исчезает юность, красота, женственность. Конец один: скор, очень печален и даже могилки не будет — в море. И пожалеть ее здесь некому и поплакаться ей некому. Здесь мужчины как мужчины: хозяева — сплошь скопцы, любят друг друга, или клиент — животная тварь, видит в женщине суку. И женщин-рабынь здесь нет — одни лишь прибитые создания, которые должны принести доход.

Думала Шадома руки на себя наложить, так и это невозможно: спит по чуть-чуть, и то под присмотром, много бодрствует — тогда под клиентом. Она была сломлена, опущена, морально и физически изничтожена. Она просто чувствовала, как идет на дно. Жизнь не просто опостылела, она буквально отсутствовала, ибо она рефлекторно утратила такие человеческие качества, как реакция на цвет, звук, запах и вкус, потому что с этими ощущениями жить среди этого мерзкого зловония, похоти и жизненной страсти нельзя. С потерей этих жизненно важных ощущений она стала терять и способность думать, так как это тоже не нужно, вредно, просто невозможно. Твоя роль — исполнять команды, пока не будет последней — подыхать.

Наверное, все так бы некоторое время и продолжалось, если бы у нее с некоторых пор не появился «постоянный» клиент — других желающих уже нет. Это маленький, жалкий мужчина, который к пожилому возрасту утратил внешний облик, но не остальное. Этот старичок постоянно кутался в абу,[118] под которой скрывал свои странные религиозные одежды, а вместе с ними верования. После общения он тут же замаливал свои грехи, потом прощал все грехи Шадомы, и под конец склонял ее к истинной вере, название которой сам еле произносил.

Их встречи были регулярные и протекали одинаково, пока старичок под конец не сказал:

— Дочь моя, ты доброе создание. Прости. У меня нет лишних денег, я беден. Твое тело одрябло — скелет, изо рта — вонь, в глазах всегда тоска, а теперь и смерть. Бог милостив, он тебе за все воздаст, все простит, благословит. Ждут тебя райские кущи. Но как в таком виде ты предстанешь перед родителями, близкими и родными?.. Возьми себя в руки, ты такая же, как мы все: не хуже, не лучше. И весь мир такой. Воссоздай свое истинное лицо, то лицо, которое тебе дал изначально Бог!

Обычно после приема клиента есть возможность поспать — это одно, что у Шадомы осталось. Спит она мертвецким сном: никаких видений или ощущений. Просыпается лишь от криков команд и пинков: к ней идет очередной клиент. Но на сей раз желающих ее уже нет, и заснуть она не может. Никогда до этого не видела, а сейчас прикроет глаза — перед ней ее красивые родители, от нее свой взор притупляют.

— Нет, не наша это дочь, не наша Шадома, — печально молвят они.

От этих сновидений совсем плохо стало ей. И рано-рано поутру, когда в «Сказке Востока» все спят, за ней уже никто не присматривает — отработала, пошла она в банный комплекс, где зеркала. Как и Малцаг, от своего вида ужаснулась, упала на холодный пол, долго плакала, и эти слезы что-то вымыли или намыли. Стала она замечать вкус, цвет, запах. Появились у нее голод и жажда, захотелось ей жить, хоть так жить, чтобы оттянуть ужас встречи с родителями. Но как ни странно, ей и так жить не дают. Как и к Малцагу, иногда заходят к ней скопцы, злобно заглядывают в глаза, ждут конца, а его нет. Зато аппетит появился, но кормят очень мало: она не зарабатывает. И тогда у Шадомы родилась мысль. Знает, что старичок приходит в «Сказку Востока», знает к кому: такой же, как она, угасающей черкешенке. Как к землячке, обратилась она с просьбой, явился к ней старичок. С порога оторопел.

— Что с тобой, дочь моя? Глаза-то как посветлели! То ли помирать, то ли жить захотела?

— Жить! — выпалила Шадома. — Помоги, мы ведь теперь одной веры.

— Да-да, — возбудился старичок, стал еще разговорчивей. Оказывается, как полуперс, он — потомок Дария, как полу-грек — потомок Александра Македонского. Его религия древнее Заратустры и где-то схожа с несторианством. Его молитва или, как сказал, магистерская формула, — действительно абракадабра. Но у Шадомы с детства память хорошая, она напряглась и постаралась, дважды прочитала молитву.

— Умница! — поцеловал ее в лоб старичок.

А потом были еще откровения. Конечно, это религия признает только единобожие, но они, как мистики, имеют возможность общаться с потусторонним миром.