В это самое мгновение готовившая пироги бабушка Фёкла Ивановна взглянула в своём доме на волшебный фартук и обомлела: домика на полянке больше было, ею, бабушкой вышитого домика. Зато на картинке появилась Снегурочка, явно, чем-то расстроенная. Бабушке даже показалось, что она плачет. И что её лицо слишком уж напоминает лицо любимой внучки. “Чудеса!” - подумала Фёкла Ивановна и рухнула в обморок.
Глава десятая "Пылесос"
Дом Николая Фадеевича состоял из двух комнат. Вернее, из комнаты и большой кухни с русской печью. Обыкновенный деревенский дом на окраине города. В комнате стояла кровать, комод и деревянная “горка” с посудой. Над кроватью висел ковер, вышитый когда-то женой Николая Фадеевича. На коврике был изображен дремучий лес, на холме стая волков, а под пригорком спасающийся бегством олень. И всё это: и зима и лес и животные - выглядело как настоящее, живое. Лес просто поражал воображение своей дремучестью и непроходимостью.
Николай Фадеевич проснулся на другой день после похищения котенка, сел завтракать, а Пылесосу пододвинул на полу мисочку с молочком.
- Ну что? Кошкой стала? - спросил он котенка не без ехидства. - Сама виновата - напросилась, чего кричала: ”Я!Я!Я!”? Надо было сначала разобраться, с кем дело имеешь. Вот и попалась ты на пути злого волшебника, то есть меня. Я, конечно, в другой ситуации мог бы и добрым стать, но не стал, потому что моя обида на людей не прошла. Если бы меня любили, я бы в злодея не превратился. А теперь я очень рассержен. Я рассерженный волшебник и у меня строго, не забалуй: спать будешь на тряпочке, есть из мисочки на полу. Извини, ты всё-таки пока кошка, а я человек брезгливый. За стол я тебя не посажу.
И Николай Фадеевич пошел в сени мыть руки, которые перепачкал, когда завтракал. Или вы думаете, что все волшебники большие неряхи?
Вернувшись на кухню, он ахнул: котенок сидел прямо на столе и вылизывал маленьким розовым язычком его голубую тарелку. Судя по тому, что тарелка была пустая, он доел остатки жаренной сосиски.
- Ах ты премерзкая девчонка! - закричал Николай Фадеевич и замахнулся на котенка полотенцем. Но котенок был ещё так мал и глуп, что нисколечко не испугался. Долизав тарелку, он переступил край ногами и преспокойно разлегся на широком дне.
- Ах ты разбойница! - опять закричал Николай Фадеевич, - совсем старость не уважаешь! Нет, не зря, не зря я тебя заколдовал! Наверное, точно так же ты издевалась дома и над родным дедушкой!
Тут только котенок понял, что им, оказывается, недовольны. Он не спеша поднялся на тонкие ножки, потянулся, прогнув спину, и зевнул во весь рот так, что язычок во рту задрожал от напряжения, потом почесал себя лапой за ухом и вылез из тарелки. Спрыгнул со стола на табурет. С табурета на пол и быстро, словно юркая мышь, шмыгнул в комнату. Когда же Николай Фадеевич помыл посуду и захотел прилечь на кровать подремать перед дневной прогулкой по лесу, он вдруг обнаружил, что его место занято. На покрывале, как ни в чем ни бывало, развалился проказливый котенок. Николай Фадеевич растолкал его, стукнул по спине газетой и тут котенок так испугался, что с перепугу поднял хвостик и пустил струю.
- Ох, черт! - выругался Николай Фадеевич, - котенок явно мне мстит! А раз мстит, значит, чувствует свою правоту, силу, уверенность в безнаказанности. Знает, шельмец, что его могут когда-нибудь спросить, как я к нему в плену относился. И вероятнее всего, готовит мне пакость: ведь обязательно проболтается, такой сякой, что я гнал его с кровати. Нет, видимо, придется самому поспать на коврике на полу. И Николай Фадеевич развалился возле батареи на старом тулупе. Но котенок и после этого не прекратил свои зверства. Он спрыгнул с кровати, потому что скорее всего потерял со страху сон, и когда на нос спящего Николая Фадеевича села муха, изловчился и прыгнул прямо на его лицо. Старик вскочил на ноги и ошалело огляделся. Но котенок уже мчался к двери, которая вела на кухню. Николай Фадеевич уже был слишком стар, чтобы угнаться за котенком, он просто подкараулил, когда котенок высунет из-под печи голову, как бы проверяя, где его преследователь, и стиснул его за шею. Котенок пискнул, но сделать уже ничего не мог.