Сказки для взрослых

В деревне по обыкновению стояла тишина, сравнить которую было не с чем. Напротив сарая, приспособленного под кухню для студентов, под брезентовым навесом от солнца сидели люди. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, но меня окликнули.

Всех, кто был там, у речки, собрали здесь. Они писали, чинно рассевшись вдоль длинного дощатого стола, за которым обычно принимали пищу. Мне тоже дали чистый лист бумаги и ручку. И попросили написать подробно о том, как все произошло. Многозначительно и туманно пояснив: «В интересах следствия».

Я старательно вывел его имя на белой бумаге. И понял, что не смогу добавить ни слова, пока не определюсь со временем, в котором должен описывать события этого утра – прошедшем или настоящем.

Почти гамлетовский вопрос. Был или есть?

Они явились почти одномоментно. Оса плюхнулась на край лужицы разлитого по столу киселя и запустила в нее хоботок. Стас вышел из-за сарая, подтягивая грязные тренировочные штаны и нарочито громко шлепая сапогами по доскам настила. Сапоги его были в грязи. А ведь солнце жгло так, что вся грязь высохла задолго до обеда. Где он нашел ее, было загадкой, над которой мы все еще вчера с интересом поломали бы головы. Но не сейчас.

– Эх, мать-перемать, никому нас не поймать, надо напиться, – Стас поставил ногу в грязном сапоге на лавку и закурил. – Я думаю, если местным бабкам рассказать об утопленнике, жалостливо, со слезой, водка будет…

– Заткнись! – длинноногая Нинка в кедах на босу ногу подскочила с лавки. – Ты не видишь, кто здесь сидит? Козел!

Почему-то она кивала на меня. Стас распрямился, и если бы не стол между ними, узкий, но все-таки превышающий расстояние вытянутой руки, Нинка бы получила удар кулаком в лицо. Она испуганно отпрянула. А оса, насытившись, лениво откинулась возле лужицы, распустив крылышки.

– Перестань, Стас, – услышал я свой голос.

– Что? – Он так же резко развернулся ко мне. – Тоже добрый? Врешь! Все вы врете!

Я смотрел на кулаки двадцатипятилетнего парня, отслужившего в десантных войсках, еще до того, как спиться, чтобы не пропустить момент удара. И продолжал неподвижно сидеть. Казалось, все это происходило не со мной. Вне моего сознания.

– Нет, Стас, это не так. Ты и сам это знаешь. Зачем же?

– Все врут, – ощерился он в кривой усмешке, свойственной поневоле трезвому пьянчужке. – Слышишь, как те смеются? – Он мотнул головой, указывая. – Почему она ничего им не скажет?

А что ему было ответить? На другом конце стола расположились несколько старшекурсников, они разговаривали и негромко смеялись. Жизнь продолжалась, да, но ведь прошло всего два-три часа. И они уже забыли?

Что я мог ему ответить? И я только повторил:

– Перестань.

Стас как-то вдруг сразу обмяк. Из него, как из проколотого мяча воздух, вышел боевой задор.

– А я вчера его бритвой брился, – сказал тихо, словно самому себе. – Отдал, не почистив. Хороший парень был, тихий…

Но я уже не слушал. Писал. Продолжил после написанного на бумаге имени: «… из той породы людей, что живут преодолением. Им надо все уметь и узнать. А он не умеет плавать, совсем…»

Кусая губы, ушел Стас. Сегодня он напьется до отупения и свалится в каком-нибудь сарае до утра. Каждый забывает, как может. Ушла и Нинка, утирая слезы. Сыто жужжа, улетела оса. Ей повезло. Пока она переживала пароксизм насыщения, кто-нибудь запросто мог прихлопнуть ее или утопить в лужице киселя, просто так, ради забавы.

Речка лениво жмурилась под последними лучами заходящего солнца. Она выглядела сытой и лоснящейся. Второй день в горах шли грозы, вода прибывала. Речка текла стремительно и несла в себе всякий сор, но ничего не хотела отдавать.

Я смотрел на поток и ни о чем не думал. Я все еще не мог поверить, что это случилось. Так просто. И ничто в мире не изменилось. Даже люди смеются по-прежнему.

Ольга подошла неслышно и присела рядом на бревно. Я услышал ее дыхание. Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Но человек не может прогнать другого человека, когда их связывает общая беда.

Со стороны кухни доносились голоса, сквозь ветки деревьев и кусты мигал электрический свет. Студенческий лагерь ужинал. Кто придумал, что в мире должно что-то измениться? Я сам, безо всякого на то основания.

– Не мучай себя, – тихо сказала Ольга. О чем это она? – Ты ни в чем не виноват.

Конечно, нет. Ведь я пытался спасти его. И даже если бы я настиг его, то нас могло затянуть под корягу вместе. Не эта ли мысль, тогда еще неясная и неосознанная, велела мне держаться ближе к берегу? Я потерял время и уже не мог догнать его, уносимого слишком быстрым течением. Не мог…

Но сначала – не захотел? Испугался за свою собственную жизнь?

Но ведь и за это нельзя себя винить, не так ли?

– Это я виновата, – Ольга уткнулась худым заплаканным лицом в свои острые колени. – Если бы я не накричала на вас тогда около кухни, вы не ушли бы на реку.

Я подумал, что это – ее мучает совесть или она пытается облегчить мои, как она думает, муки?

Мне было ровным счетом все равно. Слезы я уже все выплакал. Тогда же, утром, возле реки. А затем солнце высушило мне глаза и душу. И мне стало все безразлично.