Сказки и были Безлюдных пространств

Знаешь, был он не дурак. Ну, если не интеллект, то ин­стинкты у него были развиты даже оч-чень. И чутье… И во мне он почуял такого… не вполне еще остервенелого внутри. Говорит: «Я, Студент, в детстве таких, как ты, за версту чуял. Они в пионерском лагере среди ночи по мамам плакали… Ха, птичка!» И пробовал меня учить жизни. Видать, опыт у него был. Не знаю, как там в детстве, а потом он, кажется, успел хлебнуть всякого. Судя по всему, и в зонах побывал… И тер­петь не мог очкастых «ботаников».

Но приставал он не часто. И не открыто, а так, под видом дружеских наставлений. Как бы делился жизненными навы­ками. «Ты меня, Студент, слушай и набирайся житейской эрудиции, пока ихний снайпер тебя не взял на мушку… Ха, птичка!»

И был он к тому же не трус. Наоборот. В бою такой не подведет. Может, потому что на свою жизнь он давно напле­вал, так же, как на чужие. Порой делался совсем как боевой товарищ. Так сказать, друг и брат. Один раз оглушило меня и царапнуло осколком, так он перевязал, дал глотнуть из фляжки. «Ничего, Студент, держись, еще не вечер…» Ну, прямо как в кино про Великую Отечественную…

Я тогда как-то затеплел, расслабился, даже разоткровен­ничался с ним. Ну, про жизнь вообще и про эту дурацкую войну, где непонятно, за что люди гробят друг друга. А он: «Ты, Студент, похож на дурачка из кружка народных инстру­ментов, которой пошел воевать против танка. Танк на него прет, а он по броне балалайкой… И вообще запомни: лучше сидеть внутри танка, а не брякать снаружи «Во поле бере­зонька стояла…». Ха, птичка!»

Больше я с ним разговоров не вел…

Были у него три дружка. Ну, не совсем дружки, а, скорее, подпевалы, но держались они друг друга крепко. И однажды пошли они в секрет на излучину горной тропы, в хитрое место под названием «Бейсболка». Это мы его так прозвали. Потому что тропа идет по круглому козырьку, который нави­сает над пропастью. Там иногда ходили связные и разведчи­ки. Не наши, а их. Не по тропе, разумеется, а поверху, среди скал. Не часто ходили, потому что место известное, они знали, что наши секреты бывают там регулярно.

Ну, секрет — дело такое. Протянули по траве и камням проволоку с гремучими жестянками, на тропу, сразу за пово­ротом, кинули кольца проволоки-колючки, сами — в кусты. И так на полсуток…

Но тут полсуток не получилось. Надо было заткнуть брешь в другом, более опасном месте, и наш майор говорит мне:

«Студент, сгоняй на Бейсболку, скажи, что я велел пере­браться к Бараньей Кости, там на перевале ждут гостей…»

Фамилия этого майора была красивая такая, «цветоч­ная» — Орхидеев. Хороший мужик, хотя и говорили, что странный немного. Мол, чересчур задумчивый. Неизвестно, почему его послали командовать полуротой, должность-то капитанская… Ну вот, сказал мне это Орхидеев, я говорю «есть, Андрей Данилыч» и пошел. Как говорится, «заместо радио». Потому что секрету полагалась рация, но с этим делом был бардак.

Вообще-то одному не положено ходить по таким местам, только людей у нас совсем было мало… И ничего, добрался.

А там, Нитка, эти четверо не в укрытии сидят, а прямо на тропе, на козырьке, готовятся… к одному делу… Вот тут это и случилось.

— Что, Тём? — зябко сказала Нитка.

— Они поймали двух пацанов… Один лет тринадцати, а второй вроде Кея. Даже поменьше. И по виду совсем не горец, а светленький такой. Ну, совсем городской мальчик, который на лето приехал в деревню. Впрочем, такие там, среди местных, тоже встречаются… Связали Птичкины парни этих мальчишек, бросили к скале и совещаются.

Я говорю:

«Это кто?»

А Птичка мне:

«Это, Студент, те птенчики, что вчера запустили гранату в наш транспортер на повороте у Кассадара. Все приметы сходятся, особенно вот у этого, беленького. До чего симпа­тичный, прямо отличник. Ты, Студент, наверно таким же был, когда жил у мамы под крылышком… Ха, птичка!»

Мальчишки молчат, губы закусили и стреляют глазами. У младшего глаза мокрые… А двое Птичкиных дружков раз­матывают проволоку. Не простую, а колючую…

Теперь, Нитка, ты сожми зубы и слушай… даже если не­втерпеж. Потому что я должен про это наконец рассказать…