Сказки и легенды

При этих словах вошел добрый пастор; он слышал всю беседу за дверью и теперь вмешался в разговор. Он прочел Стефану длинную проповедь о том, что скупость — корень всех зол и, должным образом вразумив его, рассказал евангельскую притчу о богатом наследстве жены. Затем извлек итальянское письмо и вычитал из него, что приходский пастор их села назначен, по воле завещателя, ее душеприказчиком и уже принял в надежные руки наследство скончавшегося зятя.

Стефан оторопел и молчал как истукан и только временами кивал головой, когда, при упоминании светлейшей республики Венеции, пастор почтительно дотрагивался пальцами до шапочки. Придя в себя, он упал в объятия верной жены и второй раз в жизни объяснился ей в любви, так же горячо, как и в первый, хотя теперь явно из других побуждений, но Ильза тепло приняла его слова. Теперь Стефан превратился в покладистого, услужливого мужа, любящего отца детей и к тому же прилежного и дельного хозяина, ибо праздность была не в его характере.

Честный пастор постепенно обменял золото на звонкую монету и на эти деньги купил большую крестьянскую усадьбу, где Стефан с Ильзой хозяйствовали всю свою жизнь. Излишки он отдавал под проценты и распоряжался капиталом своей подопечной столь же добросовестно, как и церковной казной, не беря за это никакого вознаграждения, если не считать церковного облачения, которое оказалось столь великолепным, что его не устыдился бы сам архиепископ.

Нежная и верная мать в старости дождалась большой радости от своих детей, а любимец Рюбецаля вырос храбрым юношей, долгое время, в Тридцатилетнюю войну, служил в армии императора под командованием Валленштейна[35] и стал таким же знаменитым воякой, как Штальханч[36].

Легенда пятая

тех пор как гном так щедро наградил матушку Ильзу, о нем долгое время не было ни слуху ни духу. Хотя в народе и ходили всевозможные чудесные истории, созданные фантазией кумушек на посиделках в зимние вечера, длинные и красивые, как нить кудели, выходящая из-под их прялки, — но это были пустые басни, придуманные, чтобы скоротать время. Подобно тому как на сотню глупцов и сумасшедших приходится один одержимый, на сотню фанатиков — один подлинно вдохновенный, на сотню мечтателей — один духовидец, — так и в Исполиновых горах на сотню вымышленных народных преданий о Рюбецале приходится одно истинное.

Графиня Цецилия, современница и ученица Вольтера[37], последней, уже в наши дни, повстречалась с гномом до того, как он окончательно отбыл в подземный мир. Эта дама, страдавшая подагрой и всеми аристократическими недугами, добычей коих становятся изнеженные тевтонские дочери, ведущие вредный образ жизни и злоупотребляющие галльской кухней, совершала путешествие в Карлсбад с двумя здоровыми, цветущими дочерьми. Мать очень нуждалась в курортном лечении, а девушки в курортном обществе, балах, серенадах и других развлечениях, поэтому они ехали день и ночь.

Случилось так, что они замешкались в пути и очутились в Исполиновых горах уже на закате солнца. Спустился прекрасный летний вечер. Не было ни малейшего ветерка. На темном небе высыпали сверкающие звезды, ясный серп луны своим молочно-белым светом смягчал черные тени высоких пихт, а блуждающие огоньки бесчисленных светлячков, мерцавшие в кустах, как бы иллюминировали роскошную естественную сцену. Впрочем, путешественники почти не замечали красот природы: маменька, убаюканная мерным покачиванием экипажа, не спеша поднимавшегося в гору, пребывала в легкой полудреме, а дочери с камеристкой прикорнули каждая в своем уголке и тоже дремали. Лишь бдительный Иоганн, сидя на облучке, словно на дозорной башне, не смыкал глаз. Все истории о Рюбецале, которые он некогда слушал с таким восторгом, здесь, на арене этих приключений, снова пришли ему на память, а он хотел бы ничего о них не знать. О, как тосковал он о спокойном Бреславле, куда духу не так-то легко пробраться. Он робко озирался по сторонам, менее чем в минуту успевая окинуть взглядом все тридцать два направления розы ветров[38], и если замечал что-либо подозрительное, озноб пробегал у него по спине и волосы становились дыбом. Иногда он высказывал свои опасения кучеру почтовой кареты и усердно выспрашивал, все ли благополучно в горах. И хотя тот ручался за это головой и крепкой кучерской клятвой, все же страх холодной рукой сжимал сердце старому слуге.

После долгого молчания, последовавшего за беседой, кучер остановил лошадей, что-то пробормотал себе под нос и снова тронул. Затем остановился еще раз — и так несколько раз. Иоганн, крепко зажмурив глаза, чувствовал в этих маневрах что-то неладное. Он робко приподнял веки и с ужасом увидел вдали, на расстоянии брошенного камня, идущую навстречу карете черную как сколь фигуру выше человеческого роста, с белым испанским воротником вокруг шеи, и, что показалось ему особенно странным, — над черным плащом не было головы. Когда останавливалась карета, останавливался и путник, но стоило Випрехту тронуть лошадей, как путник шел им навстречу.