Сказки и легенды

За отсутствием всех этих дурных предзнаменований она заключила, опираясь на основные принципы женской логики, — которая нежным полом еще и по сей день не забыта до такой степени, как «Органон»[190] мудреца Аристотеля — доблестными мужами, — что ее горячо любимый супруг жив, а мы знаем, что это ее предположение и в самом деле оправдалось. Неуспех первых двух посланцев, цель путешествия коих была для нее важнее, чем для нас исследование полярных стран у Южного полюса, не обескуражил ее, и она отправила на поиски третьего гонца, большого лентяя, который придерживался пословицы: «Тише едешь — дальше будешь». Поэтому он не пропускал ни одного трактира и ни в чем там себе не отказывал. Находя несравненно более удобным собирать сведения о графе у людей, приходящих к нему, чем самому искать таковых по белу свету, чтобы осведомляться о пропавшем господине, он выбрал себе наблюдательный пост, откуда мог с назойливым любопытством таможенного чиновника у шлагбаума допрашивать путников, приезжавших с Востока. То была гавань в городе на воде — Венеции, которая тогда была всеобщими воротами, ибо через нее проходили все возвращавшиеся из Святой земли на родину богомольцы и крестоносцы. Из дальнейшего будет видно, удачный ли способ выбрал догадливый хитрец, чтобы выполнить данное ему поручение.

После семи томительных лет, проведенных за решеткой в тесной тюремной башне в Великом Каире, показавшихся графу несравненно более долгими, чем семи святым — их семидесятилетний сон в римских катакомбах, он решил, что забыт и небом и адом, и совершенно распростился с надеждой на освобождение свое при жизни из мрачной клетки, где он был лишен благодетельных лучей солнца и куда дневной свет едва проникал сквозь железные прутья решетки тюремного окна. Его заигрывания с чертом давно кончились, а вера в чудесную помощь святого покровителя весила не более горчичного семени. Он не столько жил, сколько прозябал, и если чего желал еще в своем положении, то только скорейшей смерти.

Из этого летаргического состояния его внезапно пробудил звон ключей за дверью темницы. За все время пребывания пленника в заточении страж ни разу не употреблял ключа от его двери, ибо все необходимое подавалось пленнику и уносилось от него через окошечко в двери, и потому заржавленный замок не поддавался, пока ключ не сдобрили маслом. Но громыхание железных ключей у открывающейся двери, с трудом поворачивающейся на заржавленных петлях, показалось графу лучшей мелодией, извлекаемой гармоникой[191], которую изобрел Франклин.

Сердце забилось у него в груди от трепетного предчувствия, застоявшаяся кровь быстрее побежала по жилам, и он с нетерпением стал ждать известия об изменении своей участи. Впрочем, ему было совершенно безразлично, будет ли то весть о жизни или смерти. Два черных невольника вошли вслед за тюремщиком и по его знаку сняли с узника оковы. Вторым безмолвным кивком головы суровый старик приказал ему следовать за собой. Шатаясь, граф сделал попытку идти, однако ноги отказывались ему служить, и лишь с помощью двух рабов он смог спуститься по винтовой каменной лестнице. Его привели к смотрителю всех пленников, человеку со свирепым лицом, который обратился к нему со словами:

— Упрямый франк, зачем не открыл ты, когда сажали тебя в тюремную башню, каким искусством ты владеешь? Один воин, взятый с тобою, выдал тебя и сообщил, что ты — чудесный садовод. Иди, куда призывает тебя воля султана. Создай для него сад наподобие садов франков и оберегай его как зеницу ока, чтобы Цветок Мира радостно цвел в нем на украшение всего Востока.

Если бы графа вызвали в Париж на должность ректора Сорбонны, то таковое призвание не показалось бы ему более чуждым, чем роль садовника у египетского султана. Он столь же смыслил в разведении садов, сколь язычник в таинствах церкви. Правда, он видел много садов в Италии и Нюрнберге, первом городе Германии, где появились зачатки садоводства. Декоративное же садовое искусство в Нюрнберге не простиралось дальше украшения кегельбанных дорожек и возделывания римского кочанного салата. Но по своему рождению и положению граф никогда не занимался ни планировкой садов, ни насаждением растений, ни выращиванием деревьев, и его ботанические познания не были столь обширны, чтобы он мог знать о Цветке Мира. Он даже понятия не имел, каким образом его надо выращивать. Нужно ли его выводить искусственно, как алоэ, или он развивается, как обычное вьющееся растение, и прилежная природа сама заботится о его цветении. Однако он и не подумал признаться в своем невежестве или отказаться от предложенной ему почетной должности, не без основания опасаясь, что палочными ударами по пяткам ему убедительно докажут его пригодность к этой работе.