Сказки летучего мыша

С пальцев, до сих пор сжимавших изуродованный пулей фонарь, тоже капала кровь. Седоголовый готовил своих людей па совесть – Слюсаренко попал в источник света, высоко поднятый над головой Архивариуса, со второго выстрела.

Архивариус осмотрел руку – ничего серьезного, пальцы поранены острыми осколками пластмассы. Обернул кисть носовым платком. Извлек из недр своей каталки телефонную трубку и стал по памяти набирать номер…

8

Первый удар грома как-то пробился, просочился в сердце Антропшинских катакомб. Вернее, в сердце уцелевшей, не засыпанной их части, никому не известной (сотрудники НКВД, методично взорвавшие после войны все выходы из подземелья, про ведущий сюда лаз не догадывались).

Там, в самом центре огромного зала, спал на голом камне человек. Спал, не просыпаясь, уже несколько дней. Если бы здесь оказался кто-нибудь посторонний и обнаружил бы спящего, – скорее всего, посчитал бы его трупом. Сердце билось редко-редко – десяток ударов в минуту, не чаще. Вдыхал и выдыхал спящий еще реже. Температура кожи не отличалась от окружающего камня…

Но посторонние здесь не появлялись давно… И человек был жив. Далекий, неслышимый удар грома разбудил его – разбудил не звуком, но пронизавшей камень вибрацией. Камень дрожал, как живое существо – напуганное или пришедшее в ярость.

Человек сел, тут же потянулся к лежавшей рядом катане. Ему казалось – потянулся стремительным движением, но рука ползла медленно, как сквозь толщу вязкой жидкости.

Некоторое время человек просидел неподвижно – сердце стучало все быстрее, дыхание стадо чаще… Потом поднялся, подошел к провалу шахты в центре зала. Вокруг была полная тьма – ни единого лучика света ниоткуда не просачивалось. Глаза человека давно привыкли к темноте, но здесь и они были бессильны. Он просто чувствовал: где стены зала, где расположены входы в пять тоннелей, радиальио уходящих в пять сторон. Разверзшуюся под ногами круглую пропасть он тоже хорошо чувствовал – и не сделал следующего шага, грозившего стать роковым.

Снизу, из глубины шахты, поднимался поток теплого воздуха – дрожащего, вибрирующего… Сашок, стоя на самом краю, погрузил в лицо и руки в воздушную струю. Стоял долго, пытаясь понять, получить ответ: что ему делать дальше?

Ответа не было.

Смысла в оставшейся жизни – тоже.

После смерти Козыря смысл ушел из нее, как воздух из проколотого шарика. Хотелось сделать шаг – и падать, долго-долго падать, чтобы страх успел уйти, чтобы пришло спокойствие и ожидание встречи с тем, что ждет внизу, с чем предстоит слиться и частью чего предстоит стать.

И он почти сделал этот шаг, начал делать… Движение остановила неожиданная мысль, пришедшая в голову, – короткая, резкая, как выстрел. Сашок закачался, взмахнул руками на краю обрыва. Подошвы скользнули по гладкому, отполированному камню. Тело перевалило точку неустойчивого равновесия – и начало падать.

Но он уже не хотел!

– Эвханах! – вопль потряс стены и своды пещеры. Снизу ударил тугой заряд воздуха – плотный, осязаемый. И буквально вышвырнул Сашка из жерла шахты.

Он долго сидел на каменном полу, приходя в себя. Потом вернулся к странной мысли, пришедшей на грани жизни и смерти.

Козырь умер, но… Кое у кого здесь, в Спасовке, смерть лишь выглядит смертью. Кое-кто тут застрял между телесной жизнью и черным Ничто – и чувствует, и знает всё, что происходит вокруг… Динамит, по крайней мере, не ушел в НИКУДА – он здесь, он рядом, он давно простил Сашка, и рассказал, как всё было на самом деле…

(Сашок ошибался, считая, что беседовавший с ним голос принадлежит Динамиту. А в остальном был прав.)

Мысль, остановившая на краю бездны, была проста: а если Козырь тоже? Тоже где-то здесь, может все чувствовать, наблюдать за событиями? Может страдать и мучаться?

Тогда игра приобретает новый смысл.

Сашок тяжело поднялся на ноги. Отыскал плоский камень-голыш и занялся позаброшенным было делом: стал точить катану.

Вжиу! Вжиу! – тихонько напевало лезвие. Словно радовалось, что ему вновь предстоит работа.

9

Застежка-молния на пластиковом мешке вжикнула почти беззвучно – и Лютик исчез из виду. Будто и не было никогда на свете убийцы с невинно-детским выражением глаз. Остался некий «груз двести» – с каковым и надлежит совершить полагающиеся манипуляции.

– И это ты называешь «проблемами»? – спросил подполковник Мельничук. – По-моему, «проблемы» – слишком мягко сказано, ты не считаешь?

Архивариус не ответил, сочтя вопрос риторическим.

– Агентство «Рапира»… – Подполковник подкинул на ладони пластиковую карточку удостоверения. – Чагин, само собой, открестится от этих отморозков: личная, мол, самодеятельность. А прижать мне его никто не позволит. Скажи уж прямо – что такое ты раскопал, работая на «Рапиру»?

Архивариус пожал плечами:

– Сам удивляюсь… И что теперь? Подписка?

– А ты как думал, Сережа? Хоть и явная самооборона, но всё-таки два трупа…

Мельничук сделал паузу, подождал, пока вынесут носилки с пластиковым мешком на них. Продолжил, когда они остались с Архивариусом вдвоем:

– Подписку о невыезде оформим прямо здесь, на месте. А ты, не откладывая, ее нарушишь.

– ???