Сказки летучего мыша

Веки эсэсовца поднялись — медленно-медленно. За ними — ничего. Вообще. Бездонные черные провалы…

Затем так же медленно раскрылись губы призрака. Зубы оказались испачканы чем-то темным. Между ними показался кончик языка… Если ЭТО можно было назвать языком — куда больше отросток напоминал хвост мерзкого пресмыкающегося. Голос эсэсовца прозвучал змеиным шипением:

— Эвханах-х-х-х…

Шипение не смолкало, ввинчивалось ржавым штопором в спинной мозг, и капитан понял, что пойдет сейчас вниз, в подвал, куда угодно, лишь бы смолк этот отвратительный звук.

Язык-хвост высовывался все дальше и дальше, извивался, тянулся к лицу Архивариуса… И это стало ошибкой призрака, кем бы и чем бы он ни был. В движении чувствовалась неприкрытая угроза — а на угрозы тело капитана реагировало рефлекторно, без вмешательства мозга.

Бах! Бах! Бах! — выстрелы разнесли в куски остатки сонного наваждения.

В коридоре внезапно стало темно, словно отключилось невидимое мягкое освещение. Что-либо видел Архивариус лишь в те доли мгновения, когда из дула вырывался сноп пламени.

Выстрел: на него уставилась мертвая рожа с языком-щупальцем…

Выстрел: вместо нее человеческое лицо, такое же, — но живое, искаженное смертной мукой…

Выстрел: глумливый оскал лишенного плоти черепа…

— ЭВХАНАХ!!! — Вопль перекрыл выстрелы.

Стены и потолок коридора-ловушки пришли в движение — с треском и скрежетом. Сверху рухнуло что-то невидимое, тяжелое, — больно зацепив по плечу. И еще, и еще…

Архивариус устремился назад — не рассуждая, опять же на рефлексах. Успел, выскочил из коридора, — но лодыжку ухватило, оплело гибким, живым… Сбило с ног, потянуло обратно. Капитан извернулся, готовый выстрелить в тварь — он не сомневался, что это она, вернее ее кошмарный язык… В этот момент рухнуло перекрытие. И вместе с ним левая стена.

Теряя сознания от чудовищной боли в раздавленных ногах, Архивариус попытался дотянуться до кнопки аварийного вызова рации… И не сумел.

* * *

Толик Дементьев навещал его в больнице. Держался так, словно они по-прежнему оставались коллегами — хотя ясно было: в строй капитан Дибич уже встанет. Поскольку не на чем стоять…

— Совсем-совсем ничего не помнишь? — допытывался Толик.

— Ничего, — твердо отвечал Архивариус. — Последнее воспоминание — как стою у дерева. И всё. Обрыв пленки… Следующий кадр — больница.

— Жаль… — вздыхал Толик. — Но может, вернется память помаленьку, бывают такие случаи… Всё голову ломаю, кто и как тебя под ту груду кирпичей умудрился втиснуть… Явно ведь с войны лежат, непотревоженные, землей сцементировались, мохом поросли. Тебя ведь туда не в беспамятстве волокли, не оглушенного — коли три раза выстрелить успел… Хотел бы я знать — в кого?

— И я хотел бы… — солгал Архивариус.

Он помнил всё. Но старался забыть. Не получалось.

Глава 4

16 июня, понедельник, вечер, ночь

1

До Коммунара, находившегося по прямой в пяти километрах от «Графской Славянки», грозовой фронт дошел несколько позже, чем до Спасовки. Но обрушилась на городок гроза с не меньшей силой.

Колян Прохоров понял, что погода ломает все его планы. Он никак не рассчитывал, что видимость в восемь часов вечера нежданно-негаданно упадет до двух метров — за сплошной стеной льющейся с неба воды ему не удавалось толком разглядеть двери подъезда Марчука.

Доктор мог спокойно подойти к парадной с другой стороны — и остаться незамеченным. Вот ведь невезуха… Выждать полчасика и пойти позвонить в дверь наугад? А если клистирная трубка задержится на службе? Подождать подольше? А если любовнички уже завалятся в койку и не отопрут? Занимать позицию в подъезде — тоже не выход. Уж кто-нибудь заметит и запомнит…

Наверное, логичнее всего было бы дождаться доктора в его собственной квартире — обездвижив тем или иным способом Таньку. Но Колян не мог мыслить логично. В этом вопросе — не мог. В его мозгу намертво повисла картинка: дверь распахивается, голубки видят его, и сверкающий топорик в его руке, — Танька, побледнев, немо хватает ртом воздух, а Пилюлькин, конечно же, напускает со страху в штаны… Никакого иного развития событий, кроме любовно продуманного, Прохоров представить не мог.

Что характерно, Колян не был ни запойным алкоголиком, ни крепко пьющим, в отличие от большинства соседей-спасовцев. Не брал в рот ни капли уже несколько лет — и сегодняшний его план действий отнюдь не стал результатом белой горячки.

Колян Прохоров не был алкоголиком. Он — в качестве замены — был ревнивцем. Мозгу в общем-то всё равно, каким способом активизируется выработка стимулирующих нейрогормонов, — при помощи алкалоидов или сильных эмоций.

Прохоров был ревнивцем запойным , ненавидящим свою ревность и не способным от нее отказаться… Пожалуй, именно беспочвенные подозрения, а вовсе не частые отлучки мужа толкнули-таки Татьяну на измену после пяти лет брака… Сколько можно терпеть необоснованные попреки и душераздирающие сцены? Терпеть просто так, не в качестве платы за запретное удовольствие? А тут как раз подвернулся молодой, обаятельный и разведенный доктор Марчук…