Сказки Нью-Йорка

Грейвс: Мы вот сидим здесь. (Ее голова опускается.) И ничего не происходит. Никто не обращает на нас внимания. (Легкая веселая музыка и смех раздаются из комнатки наверху.) Там дамы в меховых шубках. Мужчины в черных ботинах, черных галстуках и белых сорочках. Чинная одежка, признак солидности. Официанты так и вертятся вокруг них. (Официант спускается с верхнего этажа и пробегает по саду.) Вот и он.

Крисчен: (подымает руку, два раза негромко щелкает пальцами. Жест проигнорирован.) Ну да. (Показывая рукой на ногу.) Смотри, вот, где мой большой палец. Вот-вот, шевелится… Когда-то здесь размещалась небольшая фабрика. Вокруг цвела рощица. Хозяева держали овчарок, чтобы те кусали непокорных рабочих. Между станков прохаживался полицейский с утяжеленной резиновой дубинкой, которой разрешено пользоваться только ночью.

Грейвс: Сегодняшняя ночь, бесконечно долгая, — вся-вся — наша с тобой. Я надела лучшее, что у меня есть. Это платье носила моя бабушка. Она выходила в нем замуж, это наша фамильная ценность. (Крисчен молчит. Шарлотта берет его ладони в свои.) Только не подумай, пожалуйста, что я разоделась так, чтобы показать себя в этом ресторане. Вовсе нет. И вообще я против того, чтобы нас разглядывали чужие люди.

Крисчен: Шарлотта, ты совсем еще ребенок.

Грейвс: Я уже не ребенок. Мне просто страшно. Я чувствую, что не могу никак тебе помочь.

Крисчен: Ты зря боишься этих наглых официантов.

Грейвс: Нас могли бы посадить и в тот зал, где все смеются и танцуют. А здесь ничего не происходит. (Крисчен резко и неожиданно поворачивается к подслушивающему официанту, притаившемуся за дверью в кухню. Тот таким же резким движением последний исчезает в служебном помещении.) Вот как они с нами поступают. Даже меню не предложили.

Крисчен: (их скрещенные ладони меняют положение) Да, а я-то, честное слово, надеялся, что здесь все восхитятся моим чувством стиля. Может, лучше убрать ботинки под стол?

Грейвс: Уже поздно. И, скорее всего, поэтому к нам никто не подходит.

Крисчен: Подождем еще. Улыбнись.

Грейвс: Не могу.

Крисчен: У тебя прелестный ротик. Настоящий. Такие крепкие крупные зубы. Такие восхитительно тревожные брови. Ну, Шарлотта, пожалуйста, обрати внимание на мои ботинки. (Грейвс молчит.) Помнишь то лето, когда мы были детьми? (Крисчен гладит ладони Шарлотты.) Парад и пикник в День Труда[4].Ты вышла из дома в белой шелковой кофточке и с такой же копной пахучего сена на голове. Ты сказала мне «привет», как не смог бы никто другой. (Крисчен подымает глаза к небу.) Во мне до сих пор звучат эти слова. Я слышал их отчетливо, несмотря на гул парада. Нет, я все вру. Я прятался за деревьями, приноравливаясь стащить мороженое у продавца, в то время как он наблюдал за марширующими гражданами. Ты осталась такой же девчонкой. Я знаю, мои ботинки вульгарны. (Очень громко.) Мои ботинки вульгарны. Знайте все — у меня дурной вкус.

Грейвс: Прекрати (Появляются два официанта, обеспокоенные криком.) пожалуйста. Я ничего не имею против твоих розовых ботинок.

Крисчен: Персиковых.

Грейвс: Персиковых. Пойдем отсюда?

Крисчен: (отстаивая свою независимость) Нет.

Грейвс: Тогда закажи что-нибудь!

Крисчен: Закажем им, чтобы они великодушно простили наше присутствие здесь! Пусть простят также и мои туфли за восемнадцать долларов.

Грейвс: Сперва их нужно, по крайней мере, подозвать к нам.

Крисчен: Я полагаюсь на свой крик.

Грейвс: Корнелий…

Крисчен: Да, ты права, у меня очень красивое имя.

Грейвс: Мы вышли из той же среды, что и эти официанты. Среднестатистические люди. Я хочу сказать, что мы не должны считать себя правыми. Правы лишь лучшие люди.

Крисчен: А мы не лучшие люди?!

Грейвс: Может, мы и лучше остальных. Но все же не самые лучшие. Вот так вот.

Крисчен: Ты была так мила на том параде.

Грейвс: И вместе с тем мне не хотелось бы, чтобы самые лучшие люди на свете полагали, что мы с тобой не способны быть такими же, как они.