Сказки о рае

Получилось очень смешно, и они оба стали хохотать.

– How about you (ну, а ты)? – спросил всё ещё смеющийся Мастер Джейду.

– Я ему вот на тарелке подыгрываю, ложкой, получается очень, между прочим, недурственно. Стенка, правда, мешает. Буддизм буддизмом, но культурный досуг ведь тоже нужен, правильно я говорю, Джэй?

Мастер Джейду согласно кивнул.

– Петь-то я не могу, я не вокалист, это у нас Саша Рудаков был вокалист. Я ведь, Джэй, когда в Питере в институте автодорожного транспорта учился – college, в общем, я ж в команде играл, ударником. У меня, понимаешь, чувство ритма – «джик-пака, джик-пака, джик, ум цаца, ум цаца», – Василий стал изображать, как круто он когда то играл на ударной установке, стуча невидимыми палочками по невидимым барабанам.

Мастер Джэйду тут же вскочил и стал изображать гитариста, ловко перебирая пальцами по струнам невидимой гитары и подвывая очень похоже: «вауяи-и-и-и-и, тяуи-и-и-и-и».

Муся замяукала, пытаясь, видимо, изобразить вокалиста. Вместе получилось так здорово, что какое-то время они даже не смеялись, но потом началась форменная истерика, особенно у Василия. В итоге, он упал и опрокинул блюдо с недоеденными пельменями. Успокоился, только когда понял: за это нужно выпить.

– Давай, Джэй, выпьем за мировую гармонию, хармони!

– Давай! – сказал Мастер Джейду по-русски.

Василий наполнил пиалы водкой из кувшинчика и произнёс молитву-тост:

– Ом! Мани падме хум (спасение в радости лотоса)!

Выпив, они ещё посмеялись, Василий даже попробовал завести Джэя на второе «ум-ца-ца, ум-ца-ца», но получилось уже не то…

Потом он опять заговорил о своём загадочном соседе:

– Между прочим, вчера он из «Битлов» пел, знаешь, у них там есть про земляничные поляны – «Strawberry fields forever», песня такая. Я уже заснул, вдруг слышу – чот знакомое. Я сразу же проснулся, а он тут же петь прекратил, пугливый он что-то…

Мастер Джейду опять неопределённо пожал плечами.

Тут Василий наклонился к нему и начал шептать на ухо тихо-тихо:

– Слышь, Джэй, на работу он не ходит, по ночам поёт, – Василий многозначительно цыкнул зубом, – а может, он – того, затворник-монк? Я тут читал про учителя нашего Бодхидкарму, ну, тот, что начал традицию Дзен, в смысле Чань-Буддизм. Так он, когда из Индии в Китай пришёл, так девять лет, найн еарз, сидел лицом к стенке, эгейнст вол, ждал правильных событий – евентс, и всё это молча, – кивает.

Мастер Джейду подозрительно осмотрелся по сторонам и, наклонившись к уху Василия, сказал очень тихо:

– I think, Bodhidkarma was so quiet because great guru… (я думаю, что Бодхидкарма вёл себя так тихо потому, что великий гуру…) – тут Мастер Джейду тоже цыкнул зубом на манер Василия, – …he did not speak Chinese (…не говорил по-китайски).

Оба тут же заржали, впрочем, уже не так сильно…

Прошло ещё полгода. За это время жизнь Василия не очень-то изменилась: он всё так же ходил по утрам на «реставрационные работы», вечером читал, занимался дыхательными упражнениями и телепатией с Мусей Чемодановой, а также продолжал экспериментировать с «гонгом», но чаще просто подыгрывал на тарелке поющему соседу, не замечая, что именно в эти минуты его дыхание становилось абсолютно правильным.

Однажды Мастер Джейду, находясь в состоянии глубокой медитации в храме, расположенном на крыше дзонга Таксанг, почувствовал, что там, в тюрьме провинции Паро, начались события, возможность которых он предчувствовал ещё год назад.

Энергетическое тело Мастера Джейду отделилось от реального и, пройдя сквозь южную стену тюрьмы, оказалось сначала в коридоре, где не угасли ещё звуки гонга, а затем там, в камере Василия.

Василий сидел у окна в положении Падма, накрывшись войлочным одеялом. Его трясло. Рядом с ним медленно вращалась вокруг своей оси латунная тарелка, привязанная красной бечевкой к потолку.

– Вася, что случилось? – спросил Мастер Джейду, не прибегая к словесному языку, хотя ему и так было ясно: Василий, с помощью Угиена, оказался, наконец, в астральных мирах…

– Чо случилось, чо случилось, – заговорил Василий очень раздражённым тоном, – сижу се тихо в положении Падма, медитирую после работы, никому не мешаю. А тут затворник этот грёбаный стал петь, а мне чот это уже и не в кайф. Заткнись, говорю ему, а он всё поёт и поёт.

– Ну и что?

– А вот что, – ответил Василий, всё больше раздражаясь, – я как вдарил по гонгу, тут-то всё и закрутилось…

– Вась, что закрутилось-то?

– Чувствую, звук меня затягивает, и оказался я словно под каким-то покрывалом, а там – двое сидят…

– Кто сидит, Вась, ты их узнал?

– Чорти знает кто: один протягивает мне пластиковую карточку и говорит, вроде как даже по-русски: «Возьми, мне это уже не нужно…»

– Ну, а ты что?

– Ну, а я что, я взял, положил её в карман…

– Ну, а потом?

– Потом вроде как темнота какая-то, ничего не видно и не слышно, а потом вроде прояснилось, и всё стало каким-то синим, и вот там я увидел ещё одного, жалкого такого, испуганного…

– И что?

– А чо что, этот самый, в синеве который, говорит: «Холодно мне, очень холодно!»

– Ну, а ты?

– А чо я? Снял рубашку и отдал ему, типа, – на те рубашку, согрейся.