Сказки о рае

Они долго сидели на тюфяке, выпивая и закусывая при свете двух так уютно горящих в темноте бутанской ночи фонарей.

Говорил всё больше Василий, пытаясь объяснить мастеру Джейду основы русского пофигизма:

– Джэй, вот скажи: «Солнце всходит и заходит, а в Японии всегда светло». Э-э-э… Сан камс анд ран эвэй, бат олвэйз лайт, давай-давай, скажи…

Мастер Джейду, хохотнув, повторил довольно чётко по-русски:

– Солнце всходит и заходит, а над Японией всегда светло.

Василий вскочил на ноги, смешно сощурился и сказал:

– А мне по фигу, светло над Японией или нет, – он закинул голову, открыл рот и замер в таком положении, затем хлопнул свои ляжки со всей силы и, видимо, вследствие этого, из него, наконец, вырвалось первое «Ха»… потом ещё одно «Ха», потом «ха» посыпались как картошка из ведра.

Мастер Джейду тоже вскочил на ноги и, в точности повторяя движения и звуки Василия, сделал упражнение с «Ха». В итоге оба они упали на тюфяк, продолжая смеяться…

Далеко за полночь Мастер Джейду встал и начал прощаться с Василием:

– Вася, это тебе, – сказал он по-русски фразу, которую только что выучил, и повесил Василию на грудь небольшой медальон с изображением распустившегося лотоса.

– Слышь, Джэй, может, ещё посидим, хорошо же ведь, ёлы-палы!

Мастер Джейду ещё раз улыбнулся и отрицательно покачал головой. Уже в дверях он обернулся и, указывая Василию на грудь, сказал:

– You’ll run away. O yes, you will (ты сбежишь, ты точно сбежишь).

Наутро надзиратель Кенчо Вангди принёс в камеру Василия полную миску свеженарезанных зелёных и красных овощей, один кувшин с тёплой водой, другой – с отваром ароматной травы ис-тсчи, а также рюкзак Василия, в котором в полной сохранности лежали его вещи: три пары скрученных в комочки носков, две пары нижнего белья, зубная паста, щётка, авторучка, трактат о пофигизме и рукопись Жени Конгви. Там даже была его любимая алюминиевая ложка, которая привязалась к нему с питерских ещё времён…

Примерно через неделю, вечером, в сопровождении надзирателя Кенчо Вангди, Василий возвращался в свою камеру, почти целый день он провозился со стареньким «Фордиком» – единственным моторизованным транспортным средством, бывшем в распоряжении тюремного ведомства провинции Паро. К вечеру старый, убитый горем пикап, наконец, завёлся.

Теперь же Василий громко отчитывал Кенчо по-русски, вставляя иногда английские слова:

– Кеша, пойми меня правильно, для ремонта нужен инструмент, в смысле – инструмент, а у тебя его нет. Кеша, ноу инструмент, андэстэнд?

Надзиратель согласно кивал.

– Я те больше пальцем чудеса творить не буду, андэстэнд? – Василий даже остановился прямо посередине лестницы и стал крутить в воздухе грязным указательным пальцем в смысле того, что чудес больше не будет.

Надзиратель смущённо пожал плечами, и они пошли дальше. Совсем рядом с камерой Василий вдруг остановился и стал объяснять по новой:

– Карма машины – кар – связана с кармой инструмент, андэстэнд?

– Кэнчо understand, Вася, – сказал надзиратель, сообразивший, наконец, как угомонить Василия.

– Вот видишь, – воскликнул Василий, – всё-таки ты понял! Мы же русские, у нас буддизм в крови! – Василий стал довольно сильно бить себя в грудь…

Дверь в камеру Василия была приоткрыта; там, на тюфяке сидел сам Мастер Джейду, просматривая рукопись с рисунками. Увидев Мастера, надзиратель побледнел и упал на колени. Василий этого даже не заметил: он был искренне рад видеть так понравившегося ему начальника.

– Куда ж ты пропал, чертяга бутанский? – Василий раскинул руки для объятий и бросился к дорогому гостю.

Мастер Джейду очень быстро встал и, почти в точности повторяя движения Василия, пошёл ему навстречу. После объятий мастер Джейду вынул из-за пазухи глиняный кувшинчик:

– Vodka, no depression.

Оба захохотали, затем были зажжены оба фонаря, а надзиратель Кенчо был отправлен варить пельмени. Только теперь Василий заметил, что гость, ожидая его, читал рукопись Жени Конгви.

– Слышь, Джэй, – засуетился Василий, ты – того, be careful, в смысле будь осторожен с этой книжкой – бук.

– Why (почему)? – удивился Мастер Джейду.

– Вай-вай, я те скажу, вай, – тут Василий нагнулся к гостю и стал шептать ему в ухо: – Друкпа Кагью – традиция устная, орал традишн. А устная она потому, что при помощи её практик – практис – народ – того, в другие миры выходит тока так – тревел ин анозер ворлд, вощем – труба. – Василий испуганно осмотрелся по сторонам, – такие вещи записывать опасно, да и читать тоже. Я за неё триста баксов заплатил – три хандред грин долларс! Это те не Лодейное Поле… мэджик – магия!

Тут нужно сказать, что рукопись Жени Конгви была не чем иным, как краткой компиляцией неоднократно изданных работ Ламы Оле Нидал (Lama Ole Nydahl), ставшего одним из первых на Западе учеником тибетских лам линии Кагью.

Что сразу и было понято Мастером Джейду, который тоже вдруг стал испуганно озираться по сторонам и даже побледнел на манер Кенчо.

– Спасибо, друг, – сказал он очень чисто по-русски – мы должны за это выпить.