Сказки о воображаемых чудесах

— Осел, — сказал он.

— Что, простите?

— Катц.

— Да, я Джейн Катц, — ответила я. Мы что, работали с ним, когда он играл в какой-то другой группе?

Он снова рассмеялся, но теперь казалось, что он просто доволен услышанным.

— Осел, кошка, — повторил он. — И хунд. И петух.

— А-а, — сказала я, наконец, уловив смысл. — Вы тоже вспомнили братьев Гримм?

Я только-только прочла сказку по электронной книжке, и она еще не выветрилась из моей памяти. В первый день Рождества мой любимый даже прислал мне мягкую игрушку, туристический символ города: осла с собакой на спине, а на собаке кошка, а на кошке петух. Четверо Бременских музыкантов, изготовлено в Китае.

— Очень любопытная история, гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Как и почти все, что писали братья Гримм.

— Начинается все с осла, — сказала я.

— Он уже слишком стар, чтобы работать на ферме.

— И вместо того, чтобы умереть и отдать последнее ценное, что осталось у него, — свою шкуру, он скачет прочь по дороге в Бремен.

— Мне кажется, тут есть шутка «для своих». Почему осел бежит в Бремен? Чтобы стать городским музыкантом. Выходит, что, по слухам, музыканты из Бремена играют хуже, чем ослы.

— Интересно, — говорю я. — Он утверждает, что умеет играть на лютне.

— Как может осел играть на лютне?

Я обдумала этот вопрос:

— Зубами, как Хендрикс. Или прижимал одним копытом струны, словно горлышком бутылки. Или делал глиссандо.

— Вир гут, — сказал он. Очень хорошо.

— Пес говорит, что умеет играть на литаврах, — сказала я, перескакивая на следующего персонажа. — Может, у него палочка была привязана к хвосту.

— Чтобы показать, что старую собаку можно научить новым фокусам.

— Этот тоже был беглецом: слишком старый, чтобы охотиться. Хозяин избивал его до полусмерти.

— И потом они встретили кошку.

— Промокшую насквозь и страшно разъяренную.

— Сбежала, когда ее хотели утопить.

— Потому что и она была слишком стара для охоты, даже на маусен.

— А на чем играет кошка?

Я подумала еще:

— Может, на каких-нибудь струнных? Своими цепкими когтями.

— У них уже есть гитарист.

— Ну, тогда на басу. — Я в свое время поигрывала на бас-гитаре, как и многие другие девчонки в восьмидесятых. Когда я получила доступ к сцене (а не на сцену), то бросила это занятие, но в моей душе не умерло почтение перед басистами. По большей части они были клевыми ребятами, особенно джазмены.

— И последний, — сказал он. — Петух.

— Кукарекал что было мочи.

— В тексте это обозначалось как «пробирало до мозга костей». Вир гут, очень зловеще.

«Как и то, что вы почти дословно знаете историю, которую я только что прочла», — хотелось мне сказать. Под покровом сна колышутся смутные сомнения, но их никогда не выражаешь открыто.

— Ему предстояло пойти на суп.

— Это экономика сельского хозяйства, — заметила я. — Лишенная всяких сантиментов. Крайне практичная. Я сама выросла на ферме.

И уехала оттуда как можно дальше.

— Итак, с приходом петуха группа была укомплектована, — сказал он.

— Да, у них появился солист с чрезвычайно пронзительным голосом.

— И все они ищут в Бремене «что-нибудь получше смерти», как сказал Эзель, осел.

От этого аж мурашки по коже забегали. Если есть на свете что-то, чего боятся все без исключения и чего стремятся всеми силами избежать, так это старости, истечения срока своей годности, приближения конца. Перестарка, говорят про пожилых женщин, только на суп и годится. Как петух у Гриммов.

Кажется, именно тогда я вернулась на свое место; так расстроилась, что не могла продолжать разговор. А потом я внезапно очнулась от тяжелой дремоты: в кабине загорелся свет, мы шли на посадку в Чанги. Там я воспользовалась бесплатным Интернетом, чтобы отправить сообщение в Бремен, и, так как строка «что-нибудь получше смерти» прочно засела у меня в мозгу, я купила в дьюти-фри ночной крем, который, несмотря на отсутствие пошлины, стоил больших денег. В баре я снова столкнулась с группой. Они выглядели ужасно невыспавшимися. Никаких ирокезов я не заметила. И нельзя сказать, что среди участников кто-то особо выделялся своими размерами. Я внезапно поняла: кто бы со мной ни говорил, он был старше, потому что постоянно подчеркивал возраст животных. Молодой такого бы не сделал; они все верят, что бессмертны. «А ну слезай с пожарной лестницы, выпей воды, нет, не надо нюхать васаби…» — все это мне приходилось говорить в те дни, когда моя работа агента скатывалась до обязанностей няньки.

Так с кем же я говорила в этом ночном полете? Это был человек незаурядный, явно непохожий на моих попутчиков, что снова выстраивались в ряд у охраны аэропорта, одетые в треники или джинсы, чьи дети сжимали в руках книжки про Гарри Поттера. Наверное, он летит в Германию, раз говорил со мной по-немецки. Я внимательно осмотрела людей в очереди, но тщетно.