— Эти годы он взял у меня, — пробормотал Бенвенуто, глядя на себя в зеркало. Волосы его словно покрылись инеем. — Ну ничего, — утешал он себя, — кто знает, сколько уже времени этот старик мечтал поиграть в карты…
И так каждый раз, когда нашему Бенвенуто случалось присесть, чтобы помочь кому-нибудь, у него седели волосы. Потом у него постепенно согнулась спина, точно дерево под сильным ветром, и потускнели глаза. Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту старел. Скоро у него уже не осталось ни одного тёмного волоса. Люди, знавшие его историю, говорили:
— Много же пользы принесли тебе твои добрые дела, Бенвенуто! А ведь думай ты только о себе, был бы ты сейчас молодым парнем.
Но Бенвенуто не соглашался с такими речами. Каждый седой волос напоминал ему о каком-нибудь добром деле. Так о чём же ему было жалеть?
— Ты мог бы сохранить жизнь для себя, а не раздавать её всем понемножку, — говорили ему соседи.
Но Бенвенуто только улыбался и качал головой. Он думал о том, что каждый седой волос помог ему найти нового друга, и таких друзей у него были тысячи и тысячи. Бенвенуто не знал устали в своих странствиях, хоть и опирался теперь на палку и часто останавливался, чтобы передохнуть.
— Скитался я, скитался, попал вот в эту страну и решил в ней поселиться, — закончил свой рассказ Бенвенуто, — и здесь я продолжаю заниматься отцовским ремеслом — ремеслом старьёвщика.
— Но ведь на свете сколько угодно других стран, — удивился Цоппино, — почему бы вам не выбрать какую-нибудь получше этой?
Бенвенуто улыбнулся:
— В этой стране люди нуждаются в моей помощи больше, чем в любой другой. Это ведь самая несчастная страна на свете. Значит, тут мне и место.
— Как это верно! — воскликнул Джельсомино. Он растрогался до слёз, слушая рассказ старика. — Вот самый правильный путь! Теперь я знаю, что мне делать с моим голосом. Он должен помогать людям, а не приносить им несчастья.
— Ну, это тебе будет нелегко, — заметил Цоппино, — например, не вздумай напевать колыбельную песенку — детишки только пуще разревутся. Ведь твой голос способен перебудить целую страну.
— Но будить спящих тоже бывает иногда очень полезно, — заметил Бенвенуто.
— Этим я и займусь! — решительно заявил Джельсомино, стукнув кулаком об пол.
— Нет, сначала ты займёшься своим коленом, — сказал Цоппино.
Колено действительно всё распухало и распухало. Джельсомино уже не мог ни ходить, ни стоять. Тогда решили, что он, пока не поправится, будет жить у Бенвенуто. Ведь он почти никогда не спал и мог позаботиться о том, чтобы Джельсомино не распевал во сне и не угодил таким образом в лапы полиции.
Глава пятнадцатая,
Бананито, как вы помните, вышел рано утром из дома и пошёл куда глаза глядят. У него не было никаких определённых планов.
Просто ему хотелось поскорее что-нибудь нарисовать, чтобы показать всем своё мастерство.
Привратники, орудуя шлангами, поливали водой улицы. Они перебрасывались шутками с рабочими, которые, нажимая на педали велосипедов, спешили на фабрику, ежеминутно рискуя попасть под холодный душ. Утро было ясным и светлым. Бананито чувствовал, как в его голове бродят тысячи великолепных замыслов. Внезапно ему почудился необыкновенный аромат и показалось, что среди булыжников мостовой вдруг распустились мириады фиалок.
«Вот самое лучшее из того, что я мог бы сделать! — решил Бананито. И там же, где стоял, около ограды какой-то фабрики, он уселся на тротуар, достал из коробки кусок мела и принялся за работу. Вокруг сразу же столпились рабочие.
— Готов спорить, — сказал один из них, — что сейчас он нарисует кораблик или каких-нибудь голубков. Только где же собака, что держит шапку для подаяния?
— Я слышал однажды, — сказал другой рабочий, — такую историю. Какой-то художник провёл на земле красную черту. Люди, что собрались вокруг, стали ломать себе голову, соображая, что бы это значило.
— Ну и что же?
— Спросили наконец у художника. И он ответил: «Я хочу посмотреть, кто из вас сможет пройти под этой чертой, а не над ней». Потом он надел шляпу и ушёл. Он, наверное, был немножко…
— Ну, этот, пожалуй, ещё в своём уме, — перебил кто-то. — Посмотрите.
Бананито ни на секунду не отрывался от работы и рисовал так быстро, что трудно было уследить за его рукой. И на тротуаре в точности так, как он задумал, возникла целая клумба настоящих фиалок. Это был всего лишь рисунок, но такой прекрасный, что воздух внезапно оказался напоённым ароматом цветов.
— Мне кажется, я чувствую запах фиалок, — прошептал один из рабочих.
— Скажи лучше — запах тыквы, а не фиалок, не то тебя в два счёта упрячут в кутузку, — посоветовал ему товарищ. — Но запах чувствуется — это верно!