— Да ты совсем еще птенец! — проговорила она, глядя на хрупкого юношу. — Такой молодой, а уже шатаешься по свету! Наверное, тот еще фрукт, с гнильцой, коли хозяин выставил тебя из мастерской! Ну да ладно, мне до того нет никакого дела. Счастливой дороги и милости просим к нам, когда будете возвращаться назад!
Графиня, дрожа от страха, стояла молча, боясь выдать себя своим нежным голосом. Кузнец заметил это, небрежно взял товарища под руку, попрощался с хозяйкой за двоих и с веселой песней на устах бодро зашагал в сторону леса.
— Наконец-то я в безопасности! — воскликнула графиня, когда они отошли шагов на сто. — Я все ждала, что хозяйка меня узнает и велит своим работникам меня связать. Не знаю, как вас и благодарить! Приходите ко мне в замок, там и дождетесь своего друга.
Кузнец согласился. Пока они так разговаривали, их нагнала карета графини — дверца распахнулась, дама юркнула внутрь, махнула ручкой на прощание, и карета покатила дальше.
Тем временем разбойники вместе со своими пленниками добрались до лагеря шайки. Быстрой рысью они пронеслись по лесу, двигаясь по непроторенной дороге. За все время пути не обменялись с пленниками ни словом, и между собою они говорили только шепотом, да и то только тогда, когда нужно было уточнить направление.
Наконец они остановились возле глубокого оврага. Разбойники спешились, предводитель помог подмастерью сойти с лошади, принес извинения за такую быструю и неудобную езду и спросил, не слишком ли утомилась любезная графиня.
Феликс, постаравшись говорить как можно изысканнее, ответил, что безмерно устал и нуждается в отдыхе. Предводитель тогда предложил ему руку, чтобы помочь спуститься в овраг.
Спускаться нужно было по отвесному склону, держась тропинки, которая была такой узкой и такой крутой, что предводителю приходилось все время следить, чтобы дама не упала и не сорвалась вниз. И вот они добрались до цели. В призрачном свете предрассветных сумерек Феликсу открылась небольшая лощина, шагов сто в длину и столько же в ширину, защищенная со всех сторон высокими каменистыми стенами. Шесть-восемь хижин, сколоченных из досок и бревен, стояли тут, на самом дне котловины. Какие-то грязные бабы с любопытством выглядывали из этих халуп, и целая свора огромных собак с бесчисленным множеством щенков, заливаясь лаем, бросилась встречать прибывших гостей. Предводитель разбойников отвел мнимую графиню в лучшую из хижин и сказал, что здесь она будет полной хозяйкой. Феликс попросил разрешить его спутникам, егерю и студенту, побыть с ним некоторое время, и разбойник не стал возражать.
Хижина была устлана оленьими шкурами и циновками, предназначавшимися для сидения. Несколько кружек и мисок, вырезанных из дерева, старое охотничье ружье, в углу — покрытая шерстяным одеялом лежанка из досок, глядя на которую ни у кого язык не повернулся бы назвать ее кроватью, — вот и вся обстановка этого графского дворца. Только теперь, предоставленные друг другу в этой убогой хижине, пленники могли обдумать свое печальное положение. Феликс, который ни минуты не жалел о том, что решился на такое хотя и благородное, но опасное дело, все же беспокоился за свою судьбу, если разбойники раскроют обман, и потому, едва они остались наедине, решил поделиться своими тревогами с товарищами. От волнения он говорил так громко, что егерь поспешил подсесть к нему и зашептал:
— Бога ради, не кричи ты так! Ведь нас могут подслушивать!
— Любое твое слово, да и твой выговор, — все может навести их на подозрение! — добавил студент.
Феликсу ничего не оставалось, как плакать втихомолку.
— Вы думаете, господин егерь, — всхлипывая проговорил он, — я плачу от страха перед этими разбойниками или оттого, что мне противно находиться в этой жалкой лачуге? Нет, меня печалит совсем другое. Ведь графиня может забыть, о чем я просил ее в последнюю минуту при расставании, а я потом буду виноват — скажут, что я вор, и все, тогда пропал я навсегда!
— Я что-то не могу взять в толк — чего ты опасаешься? — спросил егерь, удивляясь тому, что молодой человек, который держался до сих пор мужественно и храбро, вдруг так переменился.