Сказки, рассказанные на ночь

Мы отправились дальше и скоро уже ступили в зал — знаменитый бременский «розарий». Там расположилась она, старушка Роза — огромная, невероятная, по-своему царственно величественная. Необыкновенная бочка! И каждый бокал ее вина — на вес золота! Еще бы — год рождения 1615-й! Где те руки, что взрастили ту лозу? Где те глаза, что радовались ее цветению? Где те веселые люди, которые, ликуя, срезали твои благородные грозди на склонах прирейнских холмов, а потом освобождали от покровов и пускали течь золотые струи в чан? Они ушли в далекие дали, подобно волнам той реки, что несла свои воды у подножья холма, на котором раскинулся твой виноградник. Где теперь те достопочтенные ганзейцы, те господа сенаторы, стоявшие во главе этого города, где они, сорвавшие тебя, благоуханная роза, и пересадившие сюда, под эти прохладные своды, на радость внукам? Пойдите на кладбище, к храму Святого Ансгара, или к храму Богоматери и окропите их надгробия вином! Они ушли и вместе с ними ушло два столетия!

Ну что же, за вас, достопочтеннейшие господа, рожденные в 1615 году, и за ваших достойных внуков, которые столь гостеприимно встретили меня и угостили этим упоительным бальзамом!

— Так, а теперь пора прощаться! Доброй ночи, госпожа Роза! — проговорил повеселевший старик-служитель, складывая в корзинку пузырьки. — Спите спокойно! Ну, с Богом! Прошу вас — вот сюда, нет, за угол мы не пойдем, на выход нам сюда, дражайший! Идите же, я вам посвечу, а то еще наткнетесь на какую-нибудь бочку!

— Нет, дружище! На выход еще рано! — запротестовал я. — Веселье только начинается. Это все была прелюдия. Принеси-ка мне две-три бутылочки двадцать второго года, вон туда, в большой зал. Я видел, как зеленел тот виноград, и сам присутствовал, когда его давили и гнали сок. Воздав дань восхищения старине, я просто обязан по справедливости почтить вниманием и наше время.

Бедняга выпучил глаза и, казалось, не верил своим ушам.

— Сударь, — проговорил он наконец с некоторой важностью, — оставьте свои безбожные шутки. Сегодня ночью больше ничего не будет, я ни за что на свете здесь не останусь.

— А кто тебя просит оставаться? Принеси вино и бога ради — иди на все четыре стороны! У меня сегодня назначена ночь воспоминаний, и я решил провести ее именно тут, в этом погребке, а ты мне вовсе ни к чему.

— Я не имею права оставлять вас тут одного, — возразил старик. — Я, конечно, понимаю, что вы, простите великодушно, не обчистите наш погреб, но порядок есть порядок.

— Ну тогда запри меня вон в том зале, навесь снаружи замок потяжелее, чтобы я не выбрался отсюда, а завтра утром в шесть часов можешь разбудить меня и заодно получить деньги за предоставленный ночлег.

Служитель еще посопротивлялся, но без особого успеха. Тогда он вынес наконец три бутылки, поставил на стол девять свечей, протер бокал, налил вина урожая двадцать второго года и пожелал мне, явно с тяжелым сердцем, доброй ночи. Затем он старательно запер дверь снаружи на два оборота и вдобавок навесил еще замок, не столько, похоже, из опасений за свое хозяйство, сколько из человеколюбивого страха за меня. Часы пробили полночь. Я слышал, как он сотворил короткую молитву и поспешил уйти. Его шаги все удалялись, становились глуше и глуше, но, когда за ним захлопнулась входная дверь в погребок, звук от нее разнесся под сводами залов и переходов как пушечный выстрел.

Ну вот, теперь мы остались наедине, душа моя, глубоко-глубоко под землей. Там, наверху, они теперь спят и видят разные сны, а здесь, внизу, тоже все спят — дремлют духи вина в своих гробах. Может быть, и они видят сны? О своем быстротечном детстве, о далеких родных горах, где они выросли, о батюшке Рейне, который каждую ночь тихонько напевал им колыбельные песни?

Помните ли вы те благословенные дни, когда матушка-природа ласковым солнечным поцелуем нежно разбудила вас и вы, вдохнув чистого весеннего воздуха, впервые открыли глазки и увидели внизу чудесную рейнскую долину? А когда май явился в свои райские германские владения, вы помните, как матушка нарядила вас в зеленые платьица из зеленой листвы и как радовался старик-отец, как выглядывал из-за берегов — поглядит, помашет вам и покатит весело свои изумрудные волны к Лорелее и дальше?

А ты, душа моя, помнишь ли ты розовые дни твоей юности? Мягкие склоны родных холмов, на которых раскинулись виноградники, голубые воды широкой реки и цветущие долины Швабии? О, блаженная пора упоительных мечтаний! Сколько радостей приносишь ты с собой — книжки с картинками, рождественские елки, материнскую любовь, пасхальные праздники и пасхальные яйца, цветы и птиц, целые армии оловянных и бумажных солдатиков, и первые штанишки, и первую курточку, — первый наряд твоей еще совсем невеликой бренной оболочки, гордящейся тем, что выглядит по-взрослому. Помнишь ли, как качал тебя на коленях покойный батюшка и как дед давал тебе свою длинную трость с золотым набалдашником, разрешая поскакать на ней верхом?