Сказки, рассказанные на ночь

Некоторое время я пролежал там без движения, лишившись чувств при падении. Очнулся я от страшной головной боли и холода, исходившего от пола. Сначала я даже не понял, где нахожусь — то ли дома с кровати свалился, то ли где еще. Постепенно у меня возникло смутно воспоминание, что я как будто упал с какой-то верхотуры. С некоторой опаской я осторожно ощупал себя — ничего не переломал, только голова болит от ушиба — видно, ударился, когда падал. Я поднялся и огляделся. Сводчатые стены, под потолком крошечное оконце, сквозь которое пробивается тусклый дневной свет, на столе — свеча на последнем издыхании, рядом — бокалы и бутылки, вкруг стола расставлены стулья, и против каждого, на краю столешницы, — пузырек с хвостатым ярлычком на горлышке. Ага! Теперь я все вспомнил! Я был в Бремене, в винном погребке при ратуше, я пришел сюда вчера вечером, выпил, попросил меня тут запереть, а потом… В ужасе я обвел взглядом зал, все воспоминания о прошедшей ночи нахлынули разом на меня. А что если таинственный Бальтазар все еще сидит там призраком в углу? А что если тут все еще бродят винные духи? Я посмотрел украдкой по сторонам, сумрачный зал был пуст. Неужели… Неужели мне все это только приснилось?

В задумчивости я обошел длинный стол. Подписанные пузырьки стояли в том порядке, как кто сидел. Вот тут Роза, во главе стола, потом Иуда, Иаков, Иоанн — на этих самых местах я видел их воочию нынче ночью. «Нет, таких живых снов не бывает! — сказал я себе. — Все, что я тут видел и слышал, было наяву!» Но долго предаваться этим размышлениям я не смог: послышалось бряканье ключей, дверь медленно отворилась, и на пороге возник давешний старик-служитель.

— Уже пробило шесть, — сообщил он мне. — И, как вы мне велели, я явился, чтобы выпустить вас отсюда. Ну что, — продолжил он, явно собираясь задать мне вопрос, поскольку сам я молча приготовился идти за ним на выход, — как спалось вам нынче ночью?

— Сносно, насколько сносно можно выспаться на стуле.

— Ой, сударь! — воскликнул он испуганно, приглядевшись ко мне как следует. — С вами, верно, приключилось ночью что-то неладное! Вы как будто немного не в себе, и лицом бледны, и голос у вас дрожит!

— Да что такого могло со мной тут приключиться, дружище? — рассмеялся я натужным смехом. — Если я кажусь тебе бледным и каким-то не таким, то это просто оттого, что я полночи не спал, а когда заснул, то спать мне пришлось безо всяких удобств.

— Я ведь не слепой — что вижу, то вижу, — сказал он и покачал головой. — К тому же с утра ко мне наведался сторож, так вот он сказал, что когда он ночью, между полуночью и часом, проходил мимо погреба, то ясно слышал, как оттуда доносились пение и гомон разных голосов.

— Чепуха, это ему померещилось! Просто я там попел немного себе в удовольствие и, может быть, разговаривал во сне, вот и все.

— Оставил на ночь человека одного тут в погребе в такую ночь! Нет, это в первый и в последний раз! — пробормотал служитель, поднимаясь по лестнице. — Одному Богу известно, каких он ужасов здесь насмотрелся да наслушался, бедняга! Ну, счастливого вам дня, сударь!

«А в нише за решеткой — какая там красотка!» Вспомнив эти строки из песни Бахуса, я оживился, и меня охватил любовный порыв, вот почему, поспав немного, я направился к своей красавице пожелать ей доброго утра. Но она встретила меня холодно и сдержанно, а когда я ей прошептал на ушко несколько нежных слов, отвернулась со смехом и сказала:

— Ступайте прочь, сударь! Сначала проспитесь хорошенько!

Я взял шляпу и, обиженный, ушел, ибо никогда она еще со мной так не обращалась. Мой приятель, который в продолжение нашей беседы с ней сидел в уголке за роялем, выбежал за мной следом и, с чувством взяв меня за руку, сказал:

— Сердечный друг мой, с твоей любовью все кончено раз и навсегда. Выкинь все мысли об этом из головы.

— Да уж я и без тебя догадался, — буркнул я в ответ. — Черт бы их всех побрал, все эти прекрасные глазки и розовые губки, это надо быть последним дураком, чтобы верить тому, что говорят тебе девичьи взгляды и девичьи уста!

— Что ты так орешь, они там наверху все слышат! — одернул он меня, перейдя на шепот. — Но скажи мне, бога ради, это правда, что ты нынче до зари просидел в винном погребке и надрался до бесчувствия?

— Ну, допустим, а кому какое до этого дело?

— Бог ведает, откуда она об всем прознала, но только она все утро проплакала, а потом сказала, что, дескать, избави ее бог от такого выпивохи, который ночи напролет пьянствует и так пристрастился к вину, что пьет даже в одиночестве, и вообще, мол, такого никудышного человека она больше знать не хочет и слышать о тебе ничего не желает.

— Ах так? — небрежно проговорил я, хотя мне было немного жалко самого себя. — Ну и ладно, она все равно меня никогда не любила, иначе она, по крайней мере, выслушала бы меня. Передай ей привет. Прощай!