Сказки, рассказанные на ночь

Гости мрачно уставились в стол, им явно не хотелось слушать издевательскую песню о своем несчастном герцоге.

А Длинный промочил горло изрядным глотком вина и запел неприятным хриплым голосом:

Отче наш!
Ройтлинген уже наш!
Пока Ты есть на небесах,
Эслинген не обратится в прах.
Да святится имя Твое,
Хайльброн и Вайль получат свое.
Приидет царствие Твое,
В Ульме схватятся за копье.
Хлеб наш насущный,
Благословен всяк сущий.
Даждь нам днесь,
Придет благая весть —
С врагов мы собьем спесь.
Отпусти наши грехи,
Императора благослови.
Не будет нам большего счастья.
Сохрани нас от несчастья!
Аминь!

Длинный закончил песню, которая, увы, не имела успеха, на печальной дрожащей ноте, бюргеры украдкой переглянулись и в ответ на жалостливое пение лишь пожали плечами. Сам же певец гордо оглядел слушателей, надеясь прочитать на их лицах одобрение и вызвать рукоплескания.

— Вы спели веселую песню, — нарушил молчание Оборванец. — Я, конечно, не могу так красиво петь, но знаю одну новую песню и хочу ее подарить вашей милости.

Худой криво усмехнулся и бросил косой взгляд на Торговца, но горожане кивнули тому, и он запел приятным тенорком, изредка посматривая на Длинного, как бы проверяя, какое впечатление производит.

О Вюртемберг мой милый!
Где ж мощь твоя и сила?
Под чьей пятой ты стонешь
И кто твой господин?

— Ткач из Аугсбурга,

Торговец Равенспурга,
Брадобрей из Ульма,
Швабский солевар,

Скорняк из Бибербаха,

Ремесленник Ансдаха,
Швейцарцев не забудь,
Им хочется от пирога немного отщипнуть…

Громкое рукоплескание и смех прервали певца. Гости повскакивали из-за стола, пожали руку певца и похвалили его песню.

Тощий не проронил ни слова, лишь мрачным взглядом обвел компанию; было не понятно — то ли он завидовал успеху Оборванца, то ли посчитал оскорбительным содержание его песни. Толстяк же с необыкновенно умным видом повторял про себя каждое слово певца и одобрительно кивал ему.

А певец продолжал:

И в том «букете» есть высокий чин —
Бумазейного ткача сын…

— Черт вас побери, собачье отродье! — заорал Длинный, услышав последние слова. — Знаю, кого вы имеете в виду под сыном бумазейного ткача! Моего благодетеля, господина фон Фуггера! Какая клевета! Какой позор! — И сопроводил свои слова угрожающей миной.

Но торговец с кожаной спиной не дал себя запугать, он вытянул свой необычайно крепкий кулак под нос Длинного и громко произнес:

— Про клевету лучше помолчите, господин Кальмус! Мы прекрасно знаем, что вы за человек. И если вы сейчас же не заткнетесь, я повыдергаю ваши загребущие руки!

Тощий встал и выразил сожаление, что оказался в неподходящем для него обществе, затем рассчитался за выпитое вино и с важным видом покинул зал.

Глава 4

Беда, беда! Я стал совсем другим.

Как в душу мне закралось подозренье?
Конец надеждам, вере в жизнь, в людей —
Все ложь, пред чем я так благоговел!

Ф. Шиллер[71]

Когда тощий посетитель покинул комнату, завсегдатаи переглянулись, они сами удивились тому, что оказались способными пережить суровую непогоду, — земля чуть было не разверзлась у их ног, ударила грозная молния, но оказалось, что впустую. Они поблагодарили мужчину с кожаной спиной за то, что тот так быстро спровадил неприятного заносчивого гостя, и спросили, знает ли он его?

— Знаю, конечно, — ответил Оборванец. — Это известный лодырь — странствующий лекарь. Он продает людям таблетки от чумы, выводит у собак глисты и подрезает им уши, у девушек убирает опухшую щитовидку, женщинам дает глазные капли, от которых те слепнут. Зовут его Кальмойзер, но ему очень хочется выдать себя за ученого, и потому он называет себя доктор Кальмус. Обыкновенно этот тип гнездится возле важных господ, и если кто-нибудь из них назовет его однажды ослом, то он посчитает того своим лучшим другом.

— Но с герцогом-то у него, кажется, плохие отношения, — заметил хитрый полный господин, — по крайней мере, он гнусно отзывался о его светлости.