Сказки, рассказанные на ночь

— Очутившись в подвале, я услыхал оживленный разговор нескольких человек, которые, казалось, спорили о чем-то. Я пошел на голоса и увидел, что рыцарство осажденного замка сидит перед громадной бочкой и пьет вино в свое удовольствие. Здесь собрались сторонники Стадиона, были и сподвижники Хевена. Перед собеседниками стояли лампы и большие кружки. Все это напомнило мне картину тайного судилища. Я притаился за бочкой и уловил все, о чем здесь говорилось. Георг фон Хевен прочувственными словами укорял присутствующих в измене, он убеждал, что нет никакой необходимости сдаваться, — они снабжены нужными припасами, выражал надежду, что вы, ваша светлость, соберете войско, дабы освободить Тюбинген, урезонивал, что скорее осаждающие могут прийти в стесненное положение, нежели они, осажденные.

— Благородный, достойный Хевен! И что же те отвечали?

— Они пили и смеялись, говоря: «Долго еще придется ждать, пока он соберет свое войско! Да откуда взять денег, если не украсть?»

Хевен продолжал гнуть свою линию, говорил: даже если ваша светлость и не скоро соберет войско, все равно они, помня клятву верности, должны держаться до последнего, иначе станут изменниками. Но рыцари продолжали смеяться и насмешливо вопрошать: «Кто придет и назовет нас изменниками?» И тут я, не выдержав, выскочил из-за бочки и закричал: «Я, злодеи! Вы изменяете герцогу и своей стране!» Все страшно перепугались. Стадион уронил свой кубок.

Я вышел вперед, снял шапку, отцепил фальшивую бороду и вытащил из куртки ваше письмо.

— Вот письмо от вашего герцога, — сказал я. — Вы не должны сдаваться. Он сам придет к вам, чтобы победить или умереть в этих стенах!

— О Тюбинген! — вздохнул герцог. — Как же глупо я поступил, покинув его! Два пальца своей левой руки я отдам за тебя, любимый город! Ох, что я говорю, отдам правую руку за тебя, а левой укажу союзу, куда ему убираться!.. И что же они ответили на мои слова?

— Изменники мрачно смотрели на меня и, казалось, не знали, что им предпринять. Хевен вновь принялся их увещевать. И тогда Людвиг фон Стадион сказал мне, что я пришел слишком поздно. Двадцать восемь рыцарей уже решили примириться с союзом и оставить герцога одного решать эту распрю. Приди герцог опять на эту землю с сильным войском, они были бы ему верны, но нельзя же вести войну, не имея в виду ничего определенного, их замки и поместья так долго разорялись и подвергались контрибуциям под угрозой сожжения, что дальше бороться против союза, с их стороны, — просто безумие.

Я попросил отвести меня в рыцарский зал, чтобы увидеть тех, кто оставался еще верным нашему герцогу, и перечислил их: Ниппенбург, Гюльтлиген, Ов, оба Берлихингена, Эльтерсхофен, Шиллинг, Кальтенталь. Но Хевен, печально покачав головою, сказал мне, что я ошибся во многих из этих людей.

— А Штамхайм, Тирберг, Вестерштеттен, самые мои верные, ты их видел?

— О да, они сидели в подвале возле Стадиона и пили ваше вино. Однако наверх меня не пустили. Сам Хевен, Фрайберг и Хайдек отклонили мою просьбу, сказав, что обе партии и так плохо ладят друг с другом, за Стадиона большинство рыцарей и солдат. Если я поднимусь наверх, дело дойдет до сражения в рыцарском зале и им, меньшинству, не останется ничего другого, как умереть. Они предпочитают пролить свою кровь до последней капли за вас на поле сражения с врагом, но не хотят быть убитыми солдатами и братьями по оружию. Мне не оставалось ничего другого, как позаботиться о принце Кристофе и вашей милой дочурке, чтобы при сдаче сохранить для них замок. Одни из тамошних рыцарей обещали это, другие молча пожимали плечами. Я же проклял изменников как христианин и как рыцарь, вызвал пятерых биться со мною по окончании войны не на жизнь, а на смерть, потом повернулся и вышел из подвала замка тою же дорогой, что и пришел.

— Святой Боже! Мог ли я предположить что-нибудь подобное! — воскликнул Лихтенштайн. — Сорок два рыцаря, двести солдат, укрепленная крепость, и они изменяют! Доброе имя поругано, пословица «Верен и честен, как вюртембержец!» обратилась в насмешку!