Сказки, рассказанные на ночь

— Однако подумайте, ваша светлость, — промолвил потрясенный взрывом отчаяния Лихтенштайн, — подумайте, какое впечатление подобный указ произведет на всю страну. Вам пока принадлежит только Штутгарт и его окрестности, а ведь в Урахе, Асперге, Тюбингене, Геппингене — повсюду по-прежнему сидят союзники. Перейдут ли на вашу сторону эти части страны, когда они услышат, каким новым порядкам им придется присягать?

— Я повторяю: была ли со мною моя страна, когда мне пришлось повернуться спиной к Вюртембергу? Я вынужден был бежать, а они покорились союзу!

— Простите меня, господин герцог, — продолжал взволнованно старик, — это не совсем так. Я помню тот день под Блаубойреном. Кто был около вас, когда ушли швейцарцы? Кто просил вас не покидать страну? Кто хотел пожертвовать своею жизнью? Восемь тысяч вюртембержцев шли на это. Неужели вы забыли тот день?

— Ай-ай-ай, уважаемый, — встрял канцлер, от которого не укрылось впечатление, которое произвели на герцога слова старого рыцаря. — Вы слишком дерзко разговариваете с государем. Помимо всего прочего, речь в данный момент идет не о «тогда», а о «сейчас». Страна освободилась от старой присяги, присягнула союзу. Его светлость можно рассматривать как нового правителя. Он силой отвоевал страну и может выставить союзу свои условия. Новый правитель — новые законы. Можно распоряжаться по собственному усмотрению. Могу я обмакнуть перо в чернила, господин герцог?

— Господин канцлер, — возразил твердым голосом Лихтенштайн, — я испытываю глубокое уважение к вашим знаниям и проницательности, но то, что вы сейчас предлагаете, в корне не верно. Вы даете плохой совет господину герцогу. Сейчас важно знать, кого любит народ. Союз восстановил против себя всю страну. Как раз и наступило время для вашего возвращения, все сердца принадлежат вам, ваша светлость, поэтому и не надо отпугивать их насильственными мерами, отрекаться от старых порядков и внедрять новые. О, подумайте, подумайте хорошо. Любовь народа — твердая поддержка!

Герцог стоял с опущенными руками, мрачно уставившись в пол, и молчал. Зато необыкновенно говорлив был канцлер в желтом плаще:

— Хи-хи-хи, откуда вы взяли эту поговорку, многоуважаемый? Любовь народа, говорите вы? Уже древние римляне знали, чего она стоит. Мыльные пузыри, мыльные пузыри! Я думал, вы умнее. Где страна, где государство? Вот перед вами персона, которая олицетворяет Вюртемберг. Герцог унаследовал эту страну, а сейчас еще и покорил. Народная любовь! Погода в апреле! Была бы эта любовь покрепче, они бы никогда не покорились союзу!

— Канцлер прав! — очнулся от своих раздумий Ульрих. — Ты можешь думать как хочешь, Лихтенштайн, но на этот раз он прав. Из-за моей снисходительности вынужден был я покинуть родину. Но сейчас я вновь здесь, и все должны почувствовать руку хозяина. Перо мне, канцлер! Я так хочу, и вы должны смириться!

— О господин! Не делайте этого сгоряча! Остыньте! Созовите советников, обговорите изменения, какие вам хочется внести, но не делайте этого в сию же секунду. Войска союзников еще на земле Вюртемберга, и это обстоятельство вам повредит. Повремените немного.

— Вот как! — прервал его канцлер. — Чтобы они вернулись к старым порядкам и законам! Вы полагаете, когда остальные земли будут возвращены, они добровольно согласятся на новые правила? Нет и нет, придется применять силу, а это вызовет ненависть. Куй железо, пока горячо! Или вам больше нравится, ваша светлость, покорно тащить старое ярмо?

Герцог не ответил. Быстрым движением он вырвал из рук канцлера перо и пергамент, кинул пронзительный взгляд на рыцаря и, прежде чем тот успел ему помешать, поставил свою подпись.

Старик стоял как громом пораженный, понуро опустив голову. Канцлер же взглядом победителя окинул Лихтенштайна и герцога. А тот схватил со стола серебряный колокольчик и позвонил. На его зов явился за приказом слуга.

— Собрались ли горожане? — спросил герцог.

— Да, ваша светлость. На лугу уже стоят ремесленники и служащие, ландскнехты подтягиваются. Шесть отрядов.

— Ландскнехты? Кто им разрешил?

Канцлер у дверей задрожал от этого вопроса.

— Только ради порядка, — залепетал он. — Я подумал, что в таких случаях необходимо присутствие вооруженных солдат…

Герцог кивком приказал ему замолчать. Его взгляд встретился с вопрошающими глазами старого рыцаря. Герцог покраснел.

— Я не отдавал такого приказа, — сказал он, — но если мы их отзовем — это бросится всем в глаза. Подайте мне красный плащ и шляпу. Поскорей!

Герцог подошел к окну и молча посмотрел во двор. Канцлер не знал, рассердился ли на него государь, и потому не отваживался раскрыть рот, рыцарь Лихтенштайн тоже хранил упорное молчание. Так и стояли они безмолвно, пока не появились слуги.