Сказки, рассказанные на ночь

В покои вошли четыре пажа, один нес плащ, другой — шляпу, третий — золотую цепь, четвертый — герцогский боевой меч. Пажи накинули на его сиятельство княжеский плащ из пурпурного бархата, отороченный горностаем, протянули шляпу с красными и желтыми пышными перьями — цветами Вюртемберга. Перья скреплял изумительной красоты золотой аграф, украшенный драгоценными камнями, который, должно быть, имел цену целого графства. Герцог покрыл голову шляпой. В этом парадном наряде он выглядел величественнее, чем прежде. Царственный лоб, сверкающие под пышными перьями глаза внушали невольное почтение. Паж надел на герцога золотую цепь, привязал к поясу меч.

Рыцарь Лихтенштайн не проронил ни словечка во время этих приготовлений, лишь озабоченно следил за действиями Ульриха. Легким движением головы герцог попрощался с рыцарем, за ним с царственным величием последовал канцлер Амброзиус Воланд. То, что герцог не позвал рыцаря, явно понравилось канцлеру. Он бросил победный взгляд в ту сторону, где стоял старик, и его большой беззубый рот растянулся в высокомерной ухмылке. Однако в дверях герцог остановился — видно, все лучшее в нем взяло верх — и, к удивлению канцлера, вернулся назад, к заслуженному рыцарю.

— Старый друг, — обратился он к нему, пытаясь подавить волнение, — ты был единственным моим другом в несчастье, сотню раз доказал мне свою верность. Ты заботишься о будущем Вюртемберга. Но пойми, сейчас я делаю очень важный шаг в моей жизни, может быть чересчур рискованный, но, когда речь идет о высшей цели, всегда приходится рисковать.

Рыцарь Лихтенштайн поднял свою седую голову — на ресницах его повисли слезы — и схватил руку герцога.

— Остановитесь! На этот раз, только на этот, прислушайтесь к моему мнению. Голова моя увенчана сединой, я много прожил, а вам всего лишь тридцать лет…

Тут во дворе раздалась барабанная дробь ландскнехтов, прошелестела нетерпеливая поступь коней, трубы герольдов призвали народ на дачу присяги.

— Jacta alea esto![94] — таковы слова Цезаря, — мужественно произнес герцог. — Сейчас и я перейду свой Рубикон. Но твое благословение, старый друг, принесло бы пользу. Сейчас не до советов!

Рыцарь, страдая, обратил свой взор к небу и в знак верности герцогу прижал правую руку к груди.

Герцог помедлил, в этот миг канцлер протянул из-под желтого плаща свою длинную тощую руку и помахал подписанным пергаментом. Он был как змей-искуситель, который тянул за собой заблудшую душу. Ульрих Вюртембергский собрался с духом и стремительно пошел принимать присягу от жителей своей столицы.

Глава 6

Никакой огонь так не жарок, как скрытая любовь.

Старинная поговорка

Озабоченность старого рыцаря не была столь безосновательной, как желал это представить Амброзиус Воланд. Большая часть страны присоединилась к Ульриху. Предпочтение наследственного правителя, гнет союза и вначале победоносное шествие Ульриха побудили многих забыть вынужденную присягу на верность союзу и объявить себя приверженцем Вюртемберга.

Но новая присяга, уничтожившая прежние договоры, слухи о том, что некоторые города принуждаются к ней насильственно, отняли у герцога возможность приобрести популярность среди своих подданных — недостаток весьма важный ввиду того шаткого положения, в котором Ульрих находился. Урах, Геппинген и Тюбинген еще придерживались своих обязательств перед союзом, к сему их побуждали силой приставленные наместники. В Урахе хозяйничал Дитрих Шпет, злейший враг герцога. Он за короткое время собрал такое множество народу, что уже не только держал свою вотчину в узде, но и делал набеги на участки земли, отвоеванные герцогом. Ходил слух, что союзники формируют свежие войска, чтобы вторично сразиться с Ульрихом не на жизнь, а на смерть.

Сам Ульрих, казалось, мало заботился об этом. Он советовался при закрытых дверях с Амброзиусом Воландом, люди видели многих гонцов, прибывавших во дворец и оттуда выезжающих, но никто не знал содержания их сообщений. В Штутгарте были твердо уверены, что Ульрих пребывает в самом веселом расположении духа; проезжая со своею блестящей свитой по улицам города, он изящно приветствовал восторженных встречных девушек, смеялся и шутил с сопровождавшими его господами. Люди говорили: «Герцог Ульрих так же весел, как до восстания „Бедного Конрада“».

Герцог возобновил блестящую дворцовую жизнь: балы и рыцарские турниры вступили в свои права. Правда, на них не было, как прежде, баварской, швабской и франконской знати, отсутствовала прекрасная герцогиня, собиравшая вокруг себя целый букет благородных девушек, но красавиц все же хватало, они украшали собою герцогский двор. Сам воздух этого города способствовал концентрации красоты; пестрые группки, мелькавшие между колоннами и залами дворца, были не обычным собранием женщин, а явлением отборных представительниц женского пола, самых ярких красавиц страны.