Сказки русских писателей

Все пестрехи, чернохи, бурехи уж вернулись с поля домой, а Бурку-коня и Лысьяна повели в ночное на травы. И Жучок, й Бельчик, и Рябчик, – все поросятки заснули в хлеву, и сама свинья, мать сивобрысая, Хавронья, глядя на ночь, по-свиному задумалась. И закрыли и заперли все закуты, загоны, и муха-шумиха и комар-пискун угомонились. А Чубар и Лысько, и Сокол и Зорька, и Пустолайка и Найда, ночь ночуя, по-ночному завозились в конурке.

Хоронясь по чужим огородам и задним воротам, проползла на четвереньках, словно топтыга медведь, Мамаишна бабушка. Надулись кровью старушечьи губы, и заострился жалом ее оговорчивый пересмешливый язык: будет под оконнице что подслушивать, будет что и рассказывать, – голос у ней гладенький, слова масленые.

А в мешке у Мамаишны одномёдные пряники!

И пролетела над Самохваткою Лунь-птица хищная, – засветил вдоль улицы месяц.

У моста под вербой остановились путники – под вербою ночь ночевать.

– Звезды сестрицы!

– Серебряные.

– Я буду звезды считать, Алалей!

– Ты видишь, тянутся гуси?

– Небесные гуси, как много!

– А твоя звезда, Лейла?

– А вон – та вон звездочка самая серебряная...

Проскакал по мосту Заяц-голова лисичья.

– Что задумано, то исполнится! – проговорил по-зайчиному Заяц-голова лисичья, и закидался Заяц по ельнику, заметался по березнику, по горькому осиннику.

На луну нашло облако, ветер пахнул холодком.

Глухо и грустно зашумело в лесу.

И семь лебедок-сестер Водяниц замесили болото-зыбун.

Заблудущая Коза Козовна стукнула копытомо бревно.

– Вам бы пучок лык да дров костер, будет свежо.

– Мы звезды считаем, Коза.

– Ну, считайте. Будет свежо.

Вылез из-под дырявого моста сухоногий вылыглаз Окаяшка-птичий нос. Щелкал, косматый, бобы, подвигался на луг. На лугу, на лужайке сходились в хороводы Ведьмины детки – куцые курочки в острых хохолках. И, сцепившись ногами-руками, покатились клубком, как гаденыши, за Окаяшкой косматым одноглазые Песьи-головы.

Прошла трепущая рыба Сбухта-Барахта: хвост у ней, как у лебедя, голова козлиная, – лукаво поглядывала рыба, как волк на козу, шла трепущая по-тиху, по-долгу на зеленый луг. На лугу, на лужайке Ведьмины детки – куцые курочки в острых хохолках, кружась в хороводе, запевали по-печальному жалкие песни, подвывали несчастные на свою хохлатую голову. А на липе блестел стоведерный пузан-самовар, будет чертям полунощный чай и угощение.

– Ох, ну тебя! – отбивался воробьеныш-воробей от земляного зуды-жука: полорот из гнезда выпал, прозяб.

– А правда, Алалей, по звездам все можно знать?

– Как кому.

– А что такое все, Алалей?

Шибко рысью промчался по широкому лугу конь Вихрогонь, стучал сив-чубарый копытом, и далеко звенели подковы, звякала сбруя, сияло седло.

Сильнее подул полунощник.

Глухо и грустно шумело в лесу. Тяжко вздыхал Лесной Ох.

Семь лебедок-сестер Водяниц месили болото-зыбун.

И молчком разносили коркуны-вороны белые кости, косточки, костки с дороги в лес-редколесье, не грая, не каркая.

– Одномёдные пряники! – Лейла бросила звезды считать, – у Мамаишны сколько их, пряников?

– Да с сотню, поди.

– Нам бы, Алалей, этих пряников одномёдных сотню?

– Хоть бы один, и то хорошо.

– А почему, Алалей, у Мамаишны сотня пряников одномёдных, а у нас и одного нет, никакого?

– Так уж бог дал.

– А почему так уж бог дал?

– А ему виднее: кому дать, а кому и ничего не дать. Будут зубки портиться с пряников, что хорошего?

– А я бы всем дала пряников много одномёдных, всем... А бобы Окаяшкины сладкие?

Из каменных оврагов вышли Еретицы. Еретицы – они заживо продали душу черту. И гуськом потянулись ягие на кладбище к провалившимся могилам спать свою ночь в гробах.

– Кто нас увидит, тому на свете не жить! – ворчали старухи Еретицы ягие.

– А мы вас не видели! – крикнула Лейла, зажмурилась, торопышка такая.

Кто-то всплеснул ладонями и застонал, – водяной Кот-Мурлышка на луну мяукал.

И все Древяницы и Травяницы вылетели из своих трав и деревьев на водопой к чистому озеру.

Глухо и грустно шумело в лесу.

Колотилом подпираясь, шел по дороге на колокольню Колокольный мертвец; ушатый в белом колпаке, тряс мертвец бородою: сидеть ему, старому, ночь до петухов на колокольне.

– За что тебя, дедушка? – окликнула Лейла, несмолчивая.

– И сам не знаю, – приостановился мертвец на мосту, – и набожный был я, хоть бы раз на посту оскоромился, не потерял и совесть божью и стыд людской, а вот поди ж ты, заставили старого всякую ночь до петухов сидеть на колокольне! Видно, скажешь лишнее слово и угодишь...

– У тебя язык, дедушка, длинный?

– Нет, не речливый! Нет, не зазорно я жил, не на худо, не про так говорил, и колокольному звону я веровал...

– А зачем ты, дедушка, веровал?.. ты бы лучше в колокольню не веровал, дедушка!

– Нет уж, видно, за слово: скажешь лишнее слово и угодишь.

– А как ты узнаешь, дедушка, которое лишнее, а которое не лишнее?

– То-то и дело, как ты узнаешь!

– А если который немой, не говорит ничего?

– А не говорит ничего, попадет за другое.

– А кому же не попадет, дедушка?.. Дедушка, скучно?