Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)

Моя игра начинается и кончается перестрелкой, вертолёт висит сверху хищной птицей, заслоняя ослепительное солнце. Фо, путаясь в своих идиотских белых плащах, дробят из «козьих рогов», не скупясь на патроны. Но убивает меня, конечно же, не это. Всё дело в байке, он оттирает меня к стене, к глухой кирпичной стене без окон, бежать некуда… Я делаю попытку, вцепившись в пожарную лестницу. Пока я карабкаюсь вверх, кто-то ранит меня в руку, и, кажется, вместо крови из раны хлещет чистый адреналин. Я захлёбываюсь азартом и безнаказанностью, свободой, дурью, которой так жаждала.

А потом вдруг парализует пальцы, и я срываюсь вниз, в массу белых плащей с высокими воротниками-стойками, в скопление чёрных, задранных кверху дул…

— Эта рана останется надолго?

Грохот, вскрик, белизна… Слепящая, тошнотворная боль… Кто-то трогает мою руку…

— В целом состояние стабильное. Завтра мы, возможно, переведём её из реанимации в общую палату.

— Какие нужны лекарства? — голос срывается; тон испуганный и нервный; очень знакомый…

Под закрытыми веками черно, но стоит приоткрыть глаза, как извне в меня врывается белизна. Это фо? Я попала к ним?

Вокруг белые простыни и человек в белой мантии и в очках. Есть ещё люди — они в обыкновенной одежде. Я бы поверила, что тот, в очках, — фо, но на его шее висит стетоскоп. Это врач, да?

Преодолевая тошноту, я скашиваю глаза. Я в больнице. Вокруг собралась моя семья.

— Где фо? — шепчу я. Выходит хрипло, с натугой.

— Какие фо? Никаких фо не существует, — отвечает брат, склоняясь к моему лицу. Отводит налипшие на лоб обыкновенные, мышиного оттенка волосы. Я вспоминаю, что они были голубыми — всего несколько минут назад, когда я карабкалась по лестнице.

Сердце падает куда-то глубоко вниз.

— Останется шрам, да? — повторяет мама, обращаясь к доктору.

— Женщина, поверьте, от ДТП остаются и куда худшие шрамы.

Я с трудом вырываю свою руку и подношу к глазам. Они говорят что-то, но я не слышу. В очертаниях раны узнаю чёрточки бывшей татуировки. Теперь она выглядит как невнятное пятно.

Не видя никого вокруг, я сажусь в кровати. Что-то с грохотом падает с колен; грохот доносится, как сквозь вату. Я оглядываюсь.

Постепенно зрение проясняется, но чётко я вижу только то, что находится вдалеке: коридор за стеклянной стеной палаты, пост медсестры, три пластиковых стула. Бредущего к столовой больного, с пояса которого свешивается медицинская перчатка, куда по дренажу, видимо, стекает гной. Синеволосую девушку в чёрном жилете, лацканы которого усыпаны разномастными значками.

— А шрам, шрам? — беспокоясь, всё спрашивает мама. — Он останется надолго?

Девушка машет мне и кривится в улыбке. А потом убегает. Я не знаю, вернётся ли она или уходит навсегда.

— Боюсь, навсегда, — отвечает врач, ободряюще касаясь моего плеча.

Я чувствую, как по щекам бегут солёные и бессильные слёзы серой мыши.

Тюфяк

У меня было две цели: убедить его поменяться со мной телами, а затем вести себя так, чтобы она ни в коем случае не поняла, что это я.

Но это не казалось сложным: я знал её досконально. Читал её переписку, не упускал ни дня, когда она возвращалась в наш провинциальный городок. Следил за ней всё время, что мог. Прочёл каждую книгу, о которой она упомянула, посмотрел каждый фильм. Я знал, что ей нравится. Я знал, чего она не терпит.

Да, я почти ничего не знал о её возлюбленном (ха-ха!), но я знал, что она любит, и потому составить его портрет было несложно. Я даже знал, как уговорить его на мою авантюру. О да.

До исполнения замысла оставалось меньше суток. Я ощупал в кармане два маленьких пакета с землёй, которые должны были помочь провернуть задуманное. Первый — для меня; взял с клумбы у дома, в котором жил уже пятнадцать лет. Второй — для него: не придумал ничего лучше, чем цветник у его офиса; надеюсь, этого будет достаточно — он проработал там почти три года.

Завтра после полудня я явлюсь к нему на работу, представлюсь курьером. А когда он выйдет, изложу свой план. Его могут хватиться в офисе, но я подгадаю время: обед, коллеги решат, что он ушёл поесть в одиночку. Иногда он делает так, я знаю.

Возможно, он решит, что я сумасшедший. Мне интересна его реакция: я люблю изучать то, что любит она. А когда он развернётся, чтобы уйти, я выну из рукава козырь и два пакета земли. И объясню, что он выиграет. Он не сумеет отказаться.

Мы проделаем всё тихо, там же, во дворе. Обменяемся. Лишь бы «его» земля оказалась достаточно сочной, подходящей, достаточно напитанной им… Это должно быть быстро. Потом он, в моём теле, поедет в хостел, который я забронировал на своё имя, и послушно пробудет там до моего возвращения. А я — в его облике, от его имени — как только начнёт смеркаться, напишу ей, что жду у метро. И буду ждать с огромным букетом у массивных стеклянных дверей. В своём теле я никогда не мог подарить ей цветы. Никогда не мог обнять при встрече. Только на прощание, смазано, нелепо…

Завтра всё будет иначе.