Сказки сибирских деревень

Резвый службу свою знал хорошо, но ещё лучше он хранил верность тем, кого любил — Байке и Матвею. Остальных просто терпел, поскольку так велено было. Бывало, пойдёт Матвей на реку поудить, так и Резвый рядышком сидит и, слышь-ка, ежели рыба червя покусывает, тогда он или ворчит, или носом под локоток хозяина тычет — не спи, дескать! На сенокосе тоже под кустом ляжет настороже, поглядывает вокруг. Ну, а уж осенью или зимой они вовсе не расставались! Мужики-то трунили:

— Ты, Матвей, с Резвым чаще спишь, чем с хозяюшкой!

А тот ничего, ухмыляется в ответ:

— Обзавидуйтесь, мужики! Лучше моих собачек на деревне нету!

Всё складно катилось в их жизни, пока не нарвался Матвей на шатуна[73]. Пошёл осенью, как водится недалече, на реку рыбёшки надёргать, тут и вышел на него бирюк. На беду свою он собак не взял. Ну, видит, дело плохо. В руках топорик да уда.

Резвый вырвался из стайки, как почуял. И впервые в своей жизни лаял во всю мочь, когда до хозяина летел стрелой. Пока собак спустили, пока мужики подбежали, всё уж и кончилось. Резвый умён был. Вишь, медведь на задние лапы встал, как на человека пошёл, а пёс и вцепился ему в брюшину. Тот согнулся, Матвей метко в голову зверю вдарил топорком, да поздно…смял Резвушу шатун. Матвей в такую ярость впал, что почти на части мелкие изрубил тушу звериную. Весь в крови стоит и криком кричит бешеным!

Домой принёс друга верного, Байка взвыла так, что волосы дыбились у всех. Матвей шибко горевал, не ел почти ничего. А Байка не зажилась, за дружком ушла быстрёхонько. Матвей насильно кормил её сперва, а потом махнул рукой, бормоча:

— У самого сердце заходится, а уж тебе, знамо дело, куда как горше!

Так Байка и померла. Утром вышел Матюша во двор, а она у крыльца лежит, ровно спит, а глаза на окно избы смотрят. Похоронил их Матвей рядышком, хотя народ ворчал — виданное ли дело, собак хоронить! Но в глаза никто не насмелился сказать. В ту зиму Матвей на охоту пошёл, будто голый. Вроде есть рядом собачки неплохие, а всё ж таки не то. Ну, делать нечего, надо семью кормить, рухлядь добывать. Поохотился, а как домой засобирался, тут и вышел с ним случай. В ночь последнюю перед отходом снится ему сон. Будто идёт он по лесу, а рядом Резвый и Байка. Только дружки пушистые ростом почти по грудь ему. И так хорошо на душе у Матвея, что петь хочется. Он и запел! И от голоса своего пробудился. И слышится ему, что возле избушки вроде кто топчется. Подскочил, да к двери:

— Кто там?

А сам кумекает: «Кто ж там может быть? Собаки у порога, никого не пустят!»

Ну, осторожно растворил двери, глянул, а там Резвый и Байка хвостами виляют. Матвей головой затряс — чур, меня! Потом всё ж не выдержал, стал наглаживать собак. А те радёхоньки, языками Матвея умыли, поскуливают, тычутся в руки. А после за собой позвали. Мужик-то смекнул, что не зря зовут, пошёл без опаски. Идёт по лесу, рядом пара собак любимых, а позади вся свора, молча, сопровождает. Дошли до пенька, Резвый рыкнул. Смотрит Матвей, а там лежит доха собачья и малахай. Как во сне, сгрёб он одёжу и смотрит на своих провожатых. Те назад, к избе, и охотник за ними, а потом повернулись и в лесу растворились. Тут Матюху сон сморил. Утром очухался, глядь, одёжа на месте. Стал разглядывать доху, а она из шкур похороненных собак сшита. Вот и пятнышки знакомые! в аккурат такие у Резвого на загривке были. Уверился Матвей, что доха настоящая, и понял, что это подарок ему. Но не доходит до него — для чего ему доха? Вроде, одёжа у него справная. Ну, всё одно, взял, собак кликнул и воротился домой.

И пошли у него дела на лад! За что ни возьмётся, фарт ему катит. Матвей малахай с собой везде брал, даже летом. Встанет, бывало, на сенокосе, кваску испить, глазами шапку найдёт — возле неё всегда кто-нибудь да крутился из собак — и молвит:

— Резвуша бы сейчас там лежал.

Жена на это рукой махнула. И то сказать, боялась, что у него с головой нелады!

А к тому времени, о котором сказ, Матрёнке дюжину лет стукнуло. Порода Резвого и Байки расплодилась у них на подворье. Но девчоночка первую псицу всё помнила и больно любила душегрейку и малахай тятины. Натянет, бывало, на себя шубку, с головой укроется и лежит, не шелохнётся, закрывши глаза. И мнится ей, что пара собачья рядом вертится, дышит в лицо и повизгивает, ожидая выхода в тайгу. Слёзки невольные у Матрёны и покатятся.

Годик прокатился незаметно, поехал как-то Матвей на ярманку[74]. На двух розвальнях с сыновьями старшими. И Матрёнушка с ними напросилась. Расторговались хорошо, домой возвращались довольные, с наживой. Да на беду захромал пристяжной. Припозднились, конечно, уж и темень пала. А где ночь там, знамо, и волки. Стаей наседают, в округ взяли[75]. Хлещут мужики коней, а толку мало. Тут Матрёнка и закричи:

— Тятя, скидывай доху в снег!

Матвей не разумеет, чего дочка хочет. А она пуще надрывается:

— Скидывай доху, тятя, а то худо будет!