Сказки старого Вильнюса II

– А меня как раз биография Ван Гога и подкосила. Если уж он, такой крутой, сразу не прославился, то и мне не на что особо рассчитывать. Мне тогда казалось, что художник, даже самый лучший – слишком беспомощное существо. Полностью зависит от чужого мнения – поймут, не поймут, похвалят, не похвалят. А вокруг – почти одни дураки, которым ничего не объяснишь. И конечно я не хотел, чтобы моя жизнь зависела от их решения. Еще чего! Все обдумал и перестал рисовать. Хотя мне, конечно, очень хотелось. Решил, что придется, наверное, стать ученым, уж они-то по настоящему меняют мир. Изобретают всякие штуки, которые переворачивают жизнь с ног на голову. И столько всего еще надо срочно изобрести, начиная с межпланетных кораблей, сколько можно на одной планете сидеть! Но науки мне не давались, так что я начал превращаться в мечтательного бездельника. Причем довольно несчастного, как и положено всякому юному лоботрясу. И тут вдруг Ленц со своим карандашом. Сказал – что нарисуешь, то непременно где-нибудь тут же появится. И я сразу вспомнил про звездолет, о котором так мечтал. Нарисовать его гораздо проще, чем изобрести и построить, мне – так точно, вот о чем я тогда подумал.

– Неужели действительно поверил, что такое может быть?

– Ну как тебе сказать. Скорее, захотел немедленно проверить. А вдруг? К тому же, покоя мне не давал вопрос, который я тут же задал Ленцу: а почему он сам до сих пор не воспользовался чудесным карандашом? Или все-таки воспользовался? И уже нарисовал все, что хотел? И, если так, что именно? Знаешь, что он мне ответил?

– Например, что нарисовал твою маму? И тебя, конечно. И город, в котором вы живете, заодно. А потом приехал сюда, и увидел, что все получилось. Нет?

– Ничего подобного. И правильно сделал, что не стал сочинять, в такую лирическую чушь я бы точно не поверил. Ясно же, что мы с мамой сами по себе, настоящие, не нарисованные. И были всегда. А Ленц сказал, что не стал использовать чудесный карандаш, поскольку совершенно не умеет рисовать. И страшно даже вообразить, что его рисунок – косой, кривой, беспомощный – действительно овеществится где-нибудь, пусть даже на другом краю света. И вот это, конечно, был гениальный ход. Я призадумался. Спрятал его подарок подальше, чтобы не перепутать с другими карандашами, и принялся рисовать. Запоем, с утра до вечера, за уши было не оттащить. Я же отдавал себе отчет, что мое мастерство пока очень далеко от совершенства. И если я хочу испытать Ленцев карандаш в действии, придется хорошенько поработать, чтобы результат не оказался косым и кривым.

– И что было потом?

– Ну как – что. Несколько лет пахал, как ненормальный. Между делом, успел повзрослеть и выбросить Ленцеву байку из головы. Но к тому времени уже стало ясно, что ничем, кроме рисования, я заниматься не могу. Вернее, не хочу. А поэтому – не буду. Любой ценой. Но, кстати, никакой особой цены платить не пришлось, все довольно удачно сложилось, грех жаловаться, тьфутьфу, стучим по дереву, – и Йорги, смущенно улыбаясь, стучит кулаком по собственному лбу.

Шутки шутками, но он чертовски суеверен. Хотя суеверия у него, конечно, довольно своеобразные. И добрая половина наверняка придумана все тем же Ленцем. Или вообще все.

– А карандаш? – спрашивает Айдас. – Что, в итоге, случилось с карандашом?

– А что с ним могло случиться. Лежит на почетном месте, в шкатулке. Священная реликвия, практически предмет силы. И в каком-то смысле действительно волшебная вещь. С него начался я-художник. То есть, вообще все началось.

– Но ты им так и не рисовал? Неужели ни разу не попробовал?

– Вот ровно один раз и попробовал. Мне тогда лет шестнадцать было, по-моему. По крайней мере, я тогда еще не поступил в Академию, а как раз усиленно готовился, это я точно помню. Ну и в один прекрасный день мама потребовала, чтобы я навел порядок в своей комнате. Или, дескать, она сделает это сама, по своему разумению.

– Ох уж эти мамы.

– Да не говори. Однако ее можно понять, еще немного, и там наверняка самозародились бы какие-нибудь новые формы жизни. Не факт, что белковой. А мама не была готова к спонтанным контактам с иным разумом. Ей, собственно, нас с Ленцем хватало выше крыши. Поэтому я вошел в ее положение и принялся наводить порядок. Это оказалось чрезвычайно познавательно и даже материально выгодно – знал бы ты, сколько добра я там нашел.

– Ха. Как будто я не знаю, что такое генеральная уборка в мастерской.

– И среди великого множества забытых сокровищ я нашел Ленцев карандаш. В его чудотворную силу я к тому моменту, конечно же, не верил, зато почтенный возраст и происхождение вызывали неподдельное уважение. И я решил пустить карандаш в дело. В конце концов, я еще никогда прежде не рисовал такими древними предметами.

– И что?..