Сказки старые, да на новый лад

Прибежал Пэтен из Парижа. Да много ли от старика толку: тянуть не тянет, а только песок из него сыплется. Дробь одна получается.

Что тут делать? Пришлось кликнуть сучку. Звали одну, а прибежало сразу три: венгерская, финская и румынская.

Ухватились: Маннергейм за Хорти, Хорти за Антонеску, Антонеску за Пэтена, Пэтен за Муссолини, Муссолини за Гиммлера, Гиммлер за Геббельса, Геббельс за Геринга, Геринг за Гитлера, Гитлер за репку, тянут-потянут… пошла репка из земли.

— Хайль Гитлер! — крикнул Гитлер.

А «репка»-то сама наружу выходит, красноармейским шлемом поднялась. Встал боец — в плечах косая сажень. А уж рядом другой стоит, по другую сторону третий, позади новые бойцы встают, строятся. Рассвирепели фашисты: тянули они только одну репку, а за ней — батюшки мои! — целый огород и, весь советский народ, — штыками ощетинился, пушками насупился, на смертный бой вышел.

Заходила земля, задрожало небо, раскололось— от силищи народной, — Красной Армии на подмогу советский люд идет. Кто смел да умел — врага бьет, а кто смел да не умел — обучается, и стар и млад оружье берет, клич боевой разносится:

— Винтовкой бей, штыком коли, гранатой громи, минометом круши!

Драться так драться, — что русскому здорово, то немцу — смерть!

* * *

Знай: не за всякую репку хватайся!

Терем-тюремок

Прибежал Волк в поле. Смотрит, лежит лошадиная голова. Не то самого папаши Фридриха Великого, не то его жеребца. А впрочем, все одно. Не в этом суть.

Волк голову кругом обошел. Морду вытянул, усиками пошевелил, понюхал, мюнхенским пивом отрыгнул и спросил:

— Терем-тюремок! Кто в Тереме живет?

Никто не отзывается.

Постоял Волк, поозирался, да полез в лошадиную голову.

И поселился там.

Вдруг слышит: скок-поскок, топ-топ. Идет нечто: пыжится, куражится, кривляется, ломается, скребется, скоблится, глазами шныряет, хвостом виляет, зубы щерит. Ни большое, ни маленькое — плюгавенькое. Ни зверь, ни птица, ни рыба, ни скотина, ни девка, ни мужчина — хромое, горбатое, волосатое, вороватое.

Подскочило нечто к Тюремку, кувыркнулось, хвост выше головы задрало, постучало:

— Тук-тук! Кто в Тереме живет?

— Я Волк — всех за горло хвать! А ты кто?

— А я Геббельзьяна — всех передразниш, все переверниш.

— Ступай ко мне жить.

Геббельзьяна юркнула в Терем. Стали они вдвоем жить.

Вдруг, смотрят, возле Терема что-то тенью скользит, взад-вперед, взад-вперед.

Прислушались — ничего не слышно. Пригляделись — ничего не видно. Что такое?

Подождали — никто не стучит, никто не просится, а что-то вокруг шмыгает.

Рассердился Волк, морду высунул:

— Р-р-растерзаю! Р-р-расстреляю! Р-р-ра-зорву! А ну, отзовись!

И вдруг кто-то так это учтиво спрашивает:

— А тут нет кошки?

— Кошки нет, зато здесь Волк — всех за горло хвать, да Геббельзьяна — всех передразниш, все переверниш. А ты кто?

— Я страшный Крыс Гиммлер — везде проскочи́ш — на всех доноси́ш.

И он просунул свою острую, прилизанную морду в Тюремок и на скользком носу блестящее пенсне поправил. А голый хвост его неподвижно лежал на земле.

— Хорошее дело! — сказал Волк. — Хороший везде проскочи́ш — на всех доноси́ш никогда не помешает! Ступай к нам.

Стали они втроем жить.

Вдруг слышат: хрюк, храп, хруст по полю разносится. Пригляделись — что-то огромное сопит, колышется. Принюхалось, спросило:

— Хрюк-хрюк! Кто в Тереме живет?

— Я Волк — всех за горло хвать, да Геббельзьяна — всех передразниш — все переверниш, да страшный Крыс Гиммлер — везде проскочи́ш — на всех доноси́ш. А ты кто?

— А я — арийская свинья! Хрюк на вас!

— Ба! Да это ты, Геринг? — обрадовался Волк. — Иди к нам жить.

— Хайль! — сказал Геринг и ввалился в Терем.

Стали они вчетвером жить.

Живут-поживают, под себя нужду справляют, не стесняются: свои звери — сочтемся!

Такое: развели — за три версты ни проехать, ни пройти: волчьей шкурой воняет, свиньей благоухает, Геббельзьяной пахнет, Гиммлером доносится.

А они лежат, блаженствуют. Волк Герингу шепчет:

— Ты мой стройненький!

А тот ему:

— Ты мой душистенький!

Геббельзьяне:

— Ты наш красивенький!

А Гиммлеру:

— Ты наш котеночек!

Лежат, смердят, гостей дожидаются, наслаждаются. Волк хрычит, Геббельзьяна у себя в голове гессов ловит, одних ногтями давит, иных на зубах надкусывает. Гиммлер молча сидит, в пенсне глядит, соображает, кому и на кого доносить следует. А Геринг, как плюхнулся, так плашмя и лежит, отдувается, покряхтывает: «Хайль! Хайль! Хайль!»— мол, очень хорошо!

Ждут они гостей, да никто не идет.

Задумался Волк.

— Кто ж на нас работать будет?

Глянул из Терема, а вдали на своих землях люди трудятся — русые, смуглые, загорелые и румяные, каждый на своем языке говорит, а друг друга понимают, потому что братья. Кто пашет, кто скот пасет, кто в кузне кует, кто машиной управляет.

Вознегодовал Волк:

— Да как они смеют на себя трудиться, когда должны нас — высшую расу! — кормить, поить, ублажать. Ведь у каждого из нас на две ноги больше, чем у людей! Мы чистокровные! И разве может быть большее свинство, чем эта свинья Геринг, и кто обезьяннее Геббельзьяны? Так пусть двуногие придут сюда. У нас тепло, весело́ и духовито. А они носы воротят!