Сказки тесного мира

А наутро всё становилось прежним. Часовщик выходил на улицу, шёл издали полюбоваться вместе с другими людьми на ослепительно-белый циферблат башенных часов, на стрелки, сверкающие позолотой, на вечные римские цифры. Погуляв немного, старик возвращался.

По ночам в башню приходили сны. Иногда в сновидениях часовщик был птицей, иногда секундной стрелкой часов или самими часами. Иногда цифрой I. И почти всякий раз птица, которой он был, хотела превратиться в часы, часы – в птицу, а цифра I в число XII. Но никогда никто из них не хотел стать человеком...

Так прошла его жизнь.

В довольно пожилом уже возрасте часовщик оглох и постепенно привык к этому. Он научился молиться и постепенно перестал ощущать себя частью Времени. Теперь он умел его останавливать, забывать прошлое и не думать о будущем, оставаясь постоянно сейчас.

Поднимаясь по гладким ступеням, старый человек думал иногда о том, что неплохо прожил жизнь, потому что присматривал за Временем, которое необходимо людям, чтобы успеть сосредоточиться и попробовать стать собой.

И знал он, что когда Время станет для него Вечностью, ему на смену придёт другой и тоже прикоснётся к прохладному и маслянистому металлу Времени и будет незаметно служить ему и дарить его всем, как своё. До тех пор, пока не услышит себя по-настоящему. А потом – есть надежда – и Бога. Может быть когда-нибудь. Может быть.

"ДОРОГА"

аэродинамическая

Солнце прилипло к ветровому стеклу. Упругие колёса отталкивали магнитную ленту шоссе назад, и непонятно было, откуда появляется музыка: из магнитолы, или с безукоризненной дорожной плёнки. В сегменте зрения и, похоже, на тысячи миль за его границами, не было ни единой души – первозданный мир возрастом в несколько мигов, не испорченный присутствием человека.

Скорость не теряла упоительности, не приедалась, мягкость хода напоминала о вечном. Ветер до блеска отполировал антрацитовую шкуру четырёхколесного, почти разумного существа из породы кошачьих.

“Да, но если никого нет, если человек ещё не создан, кто же сделал машину? И кто тогда сидящий за рулем её?..”

Приятная расслабленность нежила тело. Он не бывал в невесомости, но возникшее состояние явно её напоминало. Постепенно тела как бы не стало, если на него не смотреть, ощущалась только мыслящая субстанция не важно какой формы.

Постепенно мысли тоже растворились, осталась способность созерцать, отдыхая, словно завершил какую-то сложную, большую работу, вроде создания мира. Даже гибель многочисленных фей на прозрачной тверди стекла не омрачала волшебного настроения.

Небо над горизонтом становилось жёлто-оранжевым. Из-за кромки земли появился большой, похожий на сердце, ком облака. Мягкую воздушную глыбу, словно стрела амура, не торопясь и не сомневаясь в успехе, собиралась пронзить серебристая заноза крохотного реактивного самолета.

Пронзила. Через некоторое время вынырнула с другой стороны и, протянув сквозь сердце древко белёсого шлейфа, постепенно превращающегося в широкую ленту, устремилась прочь поискать новых жертв неистовой любви к небу.

“Хорошо, – думал, – красиво”. Мысль растянулась на многие парсеки и тысячелетия, ей ничто не мешало, ничего другого в голову не приходило.

Потом стало казаться, что ехать вот так можно долго, и в конце пути ждёт счастливая сказочная страна, где остаются навсегда (здесь возможна улыбка умиления и почти сразу – саркастическая ухмылка).

Неожиданно что-то нарушилось в привычной и, как казалось, нескончаемой гармонии окружающего. Увидел слева от дороги большую старую липу. На толстой ветке сидел мужчина. Один. “Сумасшедший”. Мужчина был прилично одет и кого-то смутно напоминал. Кого?.. Очень уж быстро он остался позади вместе с липой...

Нарушение гармонии не ограничивается одним событием, одной перипетией, это многоступенчатый процесс. Владея основами драматургии, нельзя этого не знать. Это арифметика. Он владел, – без этого в его работе было бы трудновато, – поэтому и не удивился, когда, бросив взгляд в зеркало заднего вида, заметил мошку настигающего автомобиля.

Мошка росла, постепенно превращаясь в муху, осу, шмеля, колибри, воробья, дрозда, ворону и, наконец, в кондора или орла. Пройдя и эту фазу, и фазу собаки и отвратительно страшной гиены, она стала омерзительным существом неопределенного вида, но, впрочем, новым и гладким. Тёмная поверхность автомобиля багрово бликовала в косых лучах уставшего солнца, а голос сдержанно рычал о немалой нагрузке на двигатель. “Немудрено! Я-то с какой скоростью иду”.

Легонько тронув руль, ушёл с середины дороги вправо, но скорости сбавлять не стал – не хотелось.

Стекла монстра были тёмными, кто там внутри, – разглядеть было невозможно.

Когда обгоняющий поравнялся, а впереди открылся неожиданный поворот трассы, стало ясно, что аварии не избежать. Мысль закрутилась со скоростью мысли. Но это осталось бы невостребованным, если бы обгоняющий монстр не прибавил скорости, в последнее мгновенье выскочив из-под левого крыла и безобразно взревев, не умчался бы в затухающую даль.

– Будь ты проклят, ублюдок! – звучало истерично и испуганно.