Сказки века джаза (сборник)

Включается свет, чтобы показать, что занавес опустился. Перед занавесом сидит в одиночестве читатель – рабочий сцены. На лице у него выражение всепоглощающей и всепобеждающей скуки. Он читает журнал.

Вместо послесловия (1936)

Ранний успех

В этом же месяце, ровно семнадцать лет назад, я уволился с работы – или, как говорят, «отошел от дел». С меня было довольно – пусть «Рекламное агентство городских трамвайных линий» движется себе дальше, но уже без меня. Уволился я, накопив не капитал, а одни лишь обязанности: долги, отчаяние, разорванную помолвку; я подался домой, в Сент-Пол, чтобы там закончить роман.

Этот роман, который я начал в военной академии ближе к концу войны, был моим «тузом в рукаве». Я его забросил, найдя работу в Нью-Йорке, но всю ту несчастную весну он продолжал постоянно напоминать о себе, совсем как дырявая картонная подошва в башмаке. Совсем как лиса, гусь и мешок бобов: бросив работу, чтобы завершить его, я терял невесту.

Вот почему через силу я продолжал заниматься за жалованье делом, которое презирал, и потихоньку из меня испарилась вся уверенность, накопленная за годы учебы в Принстоне и за время моей вальяжной армейской карьеры, где я добился звания худшего адъютанта во всей армии. Потерянный и всеми забытый, я торопливым шагом покидал и ломбард, где заложил свой полевой бинокль, и состоятельных приятелей, с которыми случайно сталкивался, надев свой еще довоенный костюм, и рестораны, где оставлял на чай последний пятицентовик, и шумные и жизнерадостные конторы, в которых приберегали места для своих парней, возвращавшихся с войны. В руках монетки по пять и десять центов. Может, наберется на доллар? Да, почти, если бы не потратился на пару почтовых марок… А когда у тебя даже доллара нет, все вокруг становится другим, люди становятся другими и даже еда кажется другой на вкус!

И когда в одном журнале приняли к публикации мой первый рассказ, я тоже не слишком-то обрадовался. «Голландец» Маунт и я сидели друг напротив друга в конторе рекламного агентства трамвайных линий, и нам с ним одновременно принесли письма из старого доброго «Смарт Сет» с извещениями о том, что рукописи приняты к публикации.

– Мне прислали чек на тридцать долларов, а тебе?

– На тридцать пять.

Угнетало то, что принятый рассказ был написан в университете два года назад, а дюжина новых не удостоилась даже личных писем с отказами. Для меня это значило, что в свои двадцать два я уже несусь под уклон. Тридцать долларов я потратил на алый веер из перьев, который послал своей невесте в Алабаму.

Те из моих друзей, которые не были влюблены, и те, чьи «благоразумные» невесты готовы были подождать, могли терпеливо, напрягая все свои силы, тянуть свою лямку. Но только не я, – я был влюблен в настоящий ураган, и поймать его можно было, только сплетя у себя в голове огромную сеть ему под стать, а голову мою забивали ускользающие, как песок сквозь пальцы, пятицентовые и десятицентовые монетки, звенящие нескончаемым аккомпанементом в жизни любого бедняка. Так ничего бы не вышло; когда девушка меня бросила, я поехал домой и дописал свой роман. А затем все внезапно изменилось, и эта статья – о том первом, самом сильном, ветре успеха и о той восхитительной дымке, которую он принес с собой. Это замечательное время продолжалось совсем недолго – всегда, когда через несколько недель или месяцев туман рассеивается, обнаруживаешь, что лучшее уже позади.

Все началось осенью 1919 года, когда я был похож на выжатый лимон. Я так отупел от летнего сочинительства, что нанялся работать в депо «Северной Тихоокеанской», чинить крыши вагонов. Затем в дверь позвонил почтальон, и в тот же день я уволился с работы и побежал на улицу, останавливая автомобили, чтобы рассказать друзьям и знакомым о том, что мой роман «По эту сторону рая» принят издательством и будет опубликован. Всю ту неделю почтальон продолжал носить мне письма, я расплатился с кошмарными мелкими долгами и купил себе новый костюм; каждое утро я просыпался, чувствуя, на каких недостижимых высотах я оказался в этом сулящем бесконечные перспективы мире. Конец этой фазе положил один гость.

В первый свой визит гость оставил лишь визитку с именем, но кто-то мне подсказал, что это имя принадлежало издателю одной крупной газеты из соседнего города. Было вполне естественно, что он уже прослышал о моей грядущей блестящей судьбе и заходил, чтобы попросить меня дать ему в газету в виде персональной колонки немного моих разрозненных мыслей. И вот как-то раз ко мне наверх поднялся отец; на лице у него было выражение, которое он обычно приберегал для тех, кто постоянно оказывался по ту сторону закона.

– Внизу тебя спрашивает мистер А.! – сказал он.

– Отлично! Это владелец одной газеты.

– Гм… – произнес отец, выразив свое сомнение.