Сказки Вильгельма Гауфа

— Что? Жену убил? — встретил его тот с ужасным смехом. — Дело житейское — да и поделом ей: зачем мотала мужнино добро. А только тебе придется теперь на время уехать за границу, и ты пришел за деньгами, так, что ли?

— Отгадал, — ответил Петер, — только давай побольше — до Америки далеко.

Они вошли в хату. Пока Чурбан доставал из сундука свертки золота и раскладывал их на столе, Петер заговорил:

— Как ты, однако, ловко надуваешь, Чурбан! Уверил же ты меня, что положил мне камень в грудь, а мое сердце у тебя!

— А разве не так? — с удивлением спросил Чурбан, — разве ты чувствуешь свое сердце? Разве оно не холодно как лед? Разве ты ощущаешь страх, или печаль, или раскаяние?

— Ты только отупил мое сердце, но оно все-таки у меня в груди, и у толстого Исаака есть — он мне сам сказал. Где тебе незаметно вынуть у человека из груди сердце! Для этого надо быть колдуном.

— Но уверяю же я тебя, — с досадой возразил ему Чурбан, — что у тебя и у Исаака, и у всех богатых людей, которые имели со мною дело, все такие холодные, каменные сердца, а настоящие у меня здесь хранятся.

— Какой ты однако мастер врать! — засмеялся Петер. — Неужели, ты думаешь, я в чутких краях не видал таких фокусов? Сердца у тебя из воска поделаны. Ты богат, это так, только уж никак не колдун.

Великан осердился и бросился к своей каморке.

— Иди сюда, — крикнул он Петеру, — прочти-ка все ярлыки: видишь — вон и твое сердце. Видишь как его дергает? Разве так можно сделать из воску?

— Да уж из воску! — дразнил его Петер. — Как ты себе хочешь, а уж ты не колдун: фокусник — пожалуй, только не колдун.

— Да я тебе докажу! — сердито крикнул тот. — Сейчас сам почувствуешь, твое это сердце или нет.

Он проворно расстегнул Петеру камзол, вынул из груди камень, взял из банки настоящее сердце, дохнул на него и ловко положил на место; в ту же минуту Петер почувствовал, как оно забилось.

— Ну что? Теперь каково? — спросил Чурбан с усмешкой.

— Твоя правда! — ответил Петер, тихонько доставая из кармана крестик. — Ну, признаюсь, — я бы никогда не поверил!

— Вот видишь ли, что я настоящий колдун! Однако, давай-ка его назад.

— Позвольте, позвольте! — отстранил его Петер, отступив на шаг и подняв перед ним крестик. — Этого хочешь? Что? Попался? — и он начал читать все молитвы, какие только приходили ему на память.

Чурбан начал ежиться, жаться, сделался совсем маленьким, упал на землю, валялся и вился у него в ногах как червь, и так стонал, что кругом все сердца затрепетали и застучали — точно часы у часовщика. Петеру стало страшно, он выбежал вон из хаты, вскарабкался, сам не помнил потом как, на отвесный обрыв; он слышал как Чурбан поднимался, топал ногами, метался, проклинал его, — но он благополучно добрался до верху и побежал прямо к чаще. Разразилась ужасная буря, гром перекатывался не переставая, молнии направо и налево от него падали на деревья, но он, невредимый, добежал до владений Стеклушки.

Его сердце радостно билось, только потому, что оно опять билось. Но вдруг он с ужасом припомнил всю свою жизнь за последние годы: припомнилась старуха мать, брошенная на произвол нужды, красавица жена, убитая из скупости! Он сам себе казался отверженцем из людей и горько плакал, когда дошел до ели Стеклушки.

Маленький леший сидел под своей елью и курил маленькую трубочку; лицо его было ласковее, веселее.

— О чем ты плачешь, Петер? — спросил он. — Или не получил обратно сердца?

— Ах, тогда я бы не плакал, — вздохнул Петер, — когда у меня в груди лежал камень, глаза мои всегда были сухи, как земля в поле. В том-то и дело, что я получил обратно свое настоящее сердце, и оно разрывается на части, как подумаю, что я наделал. Ведь я людей грабил, да еще травил собаками, а жену — вы ведь сами видели!..

— Петер, ты великий грешник, — торжественно сказал Стеклушка, — деньги и праздность довели тебя до того, что сердце у тебя сделалось каменное, не знало более ни радости, ни горя, ни сострадания, ни раскаяния. Но теперь ты искренно раскаялся, а это много значит. Может быть, я еще могу что-нибудь сделать для тебя.

— Ничего не надо, ничего не хочу! — отвечал Петер и грустно понурил голову. — Для меня все кончено, в жизнь мою мне не радоваться; что мне одному делать на свете? Мать моя никогда меня не простит; да может быть я ее загнал в могилу. Я изверг, чудовище! А Лиза, моя бедная жена! Лучше убейте и меня, господин Стеклушка, — один конец!

— Хорошо, если непременно желаешь — можно. Топор у меня недалеко.

Леший не торопясь выколотил трубочку и спрятал ее в карман, потом встал и медленно ушел за ель. Петер, не переставая плакать, сел на траву; жизнь ему была противна; он равнодушно ждал смертного удара. Немного спустя он услышал за собою шаги. — «Это он идет», — подумал он, и не шевельнулся.

— Оглянись-ка сначала, Петер! — раздался голос Стеклушки.

Он утер глаза, оглянулся — и увидел жену и мать, которые ласково глядели на него.

— Лиза, ты жива? — радостно вскричал он и вскочил, — и ты, матушка? И вы простили меня?