Сказки Золотого века

- Когда Дантес был болен и худел на глазах, Геккерн сказал Натали, что он умирает из-за нее, заклинал ее спасти его приемного сына, - ты понимаешь, о чем речь, - потом стал грозить местью; день спустя появились анонимные письма.

- Это Геккерн?!

- Пушкин думает, что он. Последовал вызов; Геккерн слезно, действуя через Жуковского и госпожу Загряжскую, добился отсрочки дуэли на две недели.

- Отсрочки? Разве так делается?

- За это время Дантес влюбился в Катрин и решил жениться. Пушкин с великим сожалением был вынужден взять свой вызов обратно.

- Но если Жорж действительно думал о женитьбе на Катрин и был даже влюблен, как уверяет?

- Так, зачем же Геккерн заклинал Натали спасти его приемного сына? Как бы ты отнесся на месте Пушкина к Геккерну? Стал бы его принимать как ни в чем не бывало? Это все относится и к Дантесу, которого Пушкин заставил сыграть смешную роль, не без участия приемного отца. Ты же видишь, Дантес сам не свой.

- Да, он весел, как-то лихорадочно весел.

- Смешон-то он, а не Пушкин, а нет - он всех вас очаровал, даже изяществом квартиры, богатством серебра и особым убранством комнат, предназначенных для его жены. Все напоказ. Сейчас видно, как он обожает невесту, а Геккерн любит и балует ее. А вот смотри: Дантес снова, стоя против Натали, устремляет к ней долгие взгляды и, кажется, совсем забывает о своей невесте, которая меняется в лице и мучается ревностью. Видишь?

- Вижу, - смеется Александр Карамзин.

- А Натали? Она же, со своей стороны, ведет себя не очень прямодушно: в присутствии мужа делает вид, что не кланяется с Дантесом и даже не смотрит на него, а когда его нет, опять принимается за прежнее кокетство потупленными глазами, нервным замешательством в разговоре, как замечает Софи. Но для нее это какая-то непрестанная комедия, смысл которой никому хорошенько непонятен.

- А по-моему, очень даже хорошо понятен! - воскликнул Карамзин и призадумался.

- Да, но все обращают внимание не на них, а на Пушкина, угрюмое беспокойство которого Софи находит смешным. "Ах, смею тебя уверить, - пишет она Андрею в Париж, - это было ужасно смешно".

- Нет, мне неловко.

- Хорошо. А Софи для разнообразия сообщает в Париж о том, что на днях вышел четвертый том "Современника" и в нем напечатан роман Пушкина "Капитанская дочка", говорят восхитительный...

- В самом деле!

- Это еще не все. Пушкин, полагая, что покончил с Дантесом, решил окончательно объясниться с Геккерном, написал письмо, которое неминуемо привело бы к дуэли, но граф Соллогуб тотчас бросился к Жуковскому, и последний остановил отсылку письма не без участия государя.

- Бог мой! - Александр Карамзин с тревогой оглянулся вокруг.

Между тем явились новые гости, среди них Глинка, и все собрались у рояля; он охотно импровизировал на темы из его оперы и распевал романсы.

3

По ту пору в одном из журналов писали: "Никогда еще у нас сценическое произведение не возбуждало такого живого полного энтузиазма, как "Жизнь за царя"; восторженные слушатели осыпали рукоплесканиями знаменитого маэстро. Г. Глинка вполне заслужил это внимание: создать народную оперу - это такой подвиг, который запечатлеет навсегда его имя в летописях отечественного искусства... Не прошло еще трех недель со времени появления на сцене "Жизни за царя", а уж мотивы ее слышатся не только в гостиных, где она теперь владеет разговором, - но даже на улице - новое доказательство народного духа этой оперы"

Случилось быть по ту пору в Петербурге одному французу, литератору, двоюродному брату знаменитого писателя Проспера Мериме. "Жизнь за царя" Глинки, - писал Анри Мериме, - отличается драгоценной оригинальностью... В этом произведении так хорошо воплощена русская ненависть и любовь, русские слезы и радости, глубокая ночь и лучезарная заря России. Это сперва такая скорбная жалоба, потом гимн искупления такой гордый и такой торжественный, что последний крестьянин, перенесенный из своей избы в театр, был бы тронут до глубины сердца. Это более чем опера, это национальная эпопея, это лирическая драма... Хотя я и иностранец, но я никогда не присутствовал на этом спектакле без живого и сочувственного волнения".

У Лермонтова, который, кроме поэзии и живописи, с детства проявлял интерес к музыке, опера Глинки горячо обсуждалась и даже разыгрывалась, поскольку вскоре, кроме партитуры, появились в печати и фортепьянные переложения оперы. В поднявшейся полемике вокруг новой оперы не с одной ложкой легтя выступил Фаддей Булгарин, ярый враг Пушкина, то есть всего высокого, национально-русского в искусстве. Но всего лучше прозвучала статья князя Одоевского. Лермонтов рисовал, по своему обыкновению, играя в шахматы с Шан-Гиреем, а Раевский читал вслух: