Сказочка

Но Надежда Георгиевна уже не слушала Леночку. В ее помутневшей от гнева голове пульсировала единственная мысль: «Ее дочь оскорбили! Ее красивую, умную девочку бессовестно осмеяли! И кто! Не она сама — Надежда Георгиевна, не генеральный секретарь, — а какая-то такая же пятилетняя сопля с кривыми ногами и выпученными глазами! Ее сокровище стало посмешищем для какой-то косоглазой уродины! Да таких, как эта малолетняя дрянь, надо за ноги — и головой об угол! Так, чтобы мозги по стене!»

Надежда Георгиевна была вне себя от гнева. Сжав кулаки, она зарычала на онемевшую от испуга Леночку:

— Кто?!!

Однако умная, красивая дочка лишь как рыба разевала рот, не в силах вымолвить ни слова. Впрочем, Надежда Георгиевна и не нуждалась в Леночкином ответе. Вопрос можно было считать чисто риторическим. Конечно же, из всех малолетних ублюдков с детской площадки на такое была способна только она!

Анфиса…

Елена Николаевна стояла у стола и с остервенением стругала овощи в суп. Недавно ей удалось пережить визит разгневанной Надежды Георгиевны, и ее все еще переполняли эмоции по этому поводу. Что и говорить, довольно накладно выслушивать в течение получаса, как очередная обозленная мамаша расхваливает перед вами свое разлюбезное чадо и клянет на чем свет стоит ваше собственное дитя.

Елена Николаевна понимала, что подобные визиты неизбежны, если у вас растут более-менее сообразительные дети. Но тут дело обстояло несколько иначе. У Елены Николаевны детей было двое. Старший — десятилетний Саша, — как и все нормальные мальчики его возраста, бил лампочки в подъезде, терял дневники и дрался с одноклассниками. Им Елена Николаевна была вполне довольна. Во всяком случае, все это говорило, что Саша растет нормальным человеком.

Но младшая…

Тут Елена Николаевна находила серьезные поводы для беспокойства. Эта пятилетняя девочка была… Нет, это невозможно описать. Одним словом, Анфиса была не как все, она была не от мира сего.

— Мам, оставь мне кочег’ыжку.

— Что? — Елена Николаевна очнулась от своих горьких дум.

На кухню вошла Анфиса. В руках она держала коробку цветных карандашей и стопку открыток.

— Я говог’ю, кочег’ыжку мне оставь, пожалуйста.

— Хорошо.

Елена Николаевна обрезала кочерыжку и отдала дочери. Краем глаза она наблюдала, как та, зажав кочерыжку в зубах, лезет на высокий табурет и расчищает на столе место для рисования. Елена Николаевна решила, что пришла пора для серьезного разговора:

— Анфиса, я давно хотела с тобой поговорить.

— Давай поговог’им, — миролюбиво ответила дочь, раскладывая на столе карандаши.

— Анфиса, я хочу тебя спросить, ну когда это все кончится?

— Ты пг’о что? — искренне удивилась дочка.

— Про то! Когда ты кончишь терроризировать детей во дворе?

Анфиса выбрала наконец карандаш и принялась за работу.

— А-а-а! Это Фуфыг’ка опять наябедничала!

Елена Николаевна раздраженно посмотрела на Анфису, целиком поглощенную раскрашиванием открытки.

«Только что язык не высовывает», — с некоторым отвращением подумала она.

— Во-первых, не Фуфырка, а Леночка. Ты вот тоже картавишь — тебя же никто не обзывает.

— Сг’авнила! Одно дело — пол-алфавита не выговаг’ивать, а дг’угое — каг’тавить.

— Не вижу разницы!

— Шепелявить каждый дуг’ачок сможет.

— А картавят, по-твоему, одни умные!

— Нет, не только, — согласилась Анфиса, — но великие сг’еди них есть!

— Это ты, что ли?

— Зачем я? Много дг’угих достойных пг’имег’ов. Вот — Владимиг’ Ильич.

Елена Николаевна догадалась, что тема разговора выбрана неверно. И дело не в том, что Анфиса в очередной раз сострила. Вовсе нет. Елена Николаевна до сих пор не могла понять, почему ее пятилетняя дочь выбрала своим кумиром именно народного вождя. Конечно, детская литература уделяла достаточно внимания уникально-положительному герою детских книжек — Володе Ульянову. Но ведь она читала Анфисе много разных книг. Там были и зайки, и мишки, и Чипполино, и даже Муму. Однако ее загадочной дочери приглянулся почему-то именно он — добрый Ильич. Ее маленькая Анфиса, никогда не игравшая в куклы и казавшаяся взрослее старшего брата, вдруг удивила мать. Елена Николаевна даже и не подозревала, что в таком возрасте можно проникнуться столь глубокими чувствами к народному вождю. Анфиса не просто по-детски восхищалась своим кумиром, нет! Она уважала Ленина. Как уважали его, наверно, Дзержинский или Бонч-Бруевич.

Однако детская наивность все-таки брала верх даже в Анфисе. Так, больше всего Анфису в Ленине восхищал его добрый прищур. Она часами просиживала у зеркала, добиваясь нужного выражения лица. Достигнув, как ей казалось, лучшего результата, она бежала к матери:

— Мам, посмотг’и — а тепег’ь добг’ее?

Елена Николаевна оторвалась от раздумий и опять взглянула на дочь, с самым невинным видом продолжавшую разрисовывать открытки. «Ну просто ангелочек! — подумала она. И тут же добавила: — Только неудавшийся…»

Впрочем, любовалась дочкой она недолго. Перед Еленой Николаевной всплыло багровое от гнева лицо Надежды Георгиевны, и она тут же вспомнила тему разговора:

— Анфиса, зачем ты пристаешь к Леночке? Ее мама говорит, что ты ее обижаешь.