Сказочка

— Понимаешь! — злорадно отозвалась фея. — Вся твоя жизнь — погоня за привычным. Уж если снег — то обязательно белый, если торт — обязательно сладкий, дети — непременно красивые. Откуда такая слепая тяга к обычному? Ты сама себя обрекла. Природа еще способна на такие шутки. Человек может рождаться не один раз, а дважды, трижды, бесконечное число раз, в каждом своем рождении представляя сублимированную часть своего некогда гармоничного целого. Вот тогда-то и появляются на свет люди, подобные твоей Анфисе. Не выполнив возложенной на них миссии, избранники вроде тебя высвобождают из-под контроля самые опасные в мире силы — рваные части человеческого «Я». Слепая доброта, глупость, гордость — это еще лучшие из вариантов. Другое дело — игрок, человек без чувства опасности. Разум, целиком поглощенный детской непосредственностью, а следовательно и детской жестокостью. Их жизнь для них — игра, где они полные хозяева. Они сильны и могущественны, потому как сами создают правила для своих игр. И знаешь, что самое страшное? То, что однажды они перестанут играть. В этом случае вся их сила и могущество обрушатся на вас. Они — прирожденные лидеры. Это закон. Все сильные мира сего — игроки. В сказках они — короли, на войне — генералы, в легендах — герои, а в семьях — дети. Везде им уготована главная роль. Иной они недостойны. Они не пристраивают, подобно нам, себя к миру. Это мир ломается и переделывается, подстраиваясь под них. Они — движущие силы всего живого. Но не всякое движение есть прогресс. Всему человеческому дано развитие по восходящей. Их же прогресс движется по спирали, направление которой, независимо от радиуса и числа витков, одно — на саморазрушение. Ибо главная их черта — полное отсутствие инстинкта самосохранения. Человеческая жизнь ценится ими не более, чем очередная игра. К тому же все в ней рано или поздно повторяется. Меняются лишь декорации… — Тут волшебница печально вздохнула. — Хотя чего я тебе все это рассказываю. Все равно ты ничего не поймешь. Или поймешь слишком буквально: существуют эдакие космические монстры, угрожающие жизни на Земле. А ведь это не такое уж редкое явление. Особенно в вашем «правдивом» мире. Игроков сотни и десятки сотен. Их имена известны всему цивилизованному миру. Их рожи светятся с экранов телевизоров и скалятся с газетных передовиц. Всё в их руках. Ради собственной прихоти они могут измываться над вами как хотят…

Елена Николаевна, облизнув пересохшие губы, устало спросила:

— Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне и моей дочери?

Фата-Моргана обвела ее оценивающим взглядом и неодобрительно покачала головой:

— Все придуриваешься? Старческий маразм изображаешь? Не выйдет. Твоя Анфиска поталантливей актриса была. Такую сказочку забабахала! Чего морщишься? Завидно? Еще бы. Ведь это была твоя сказка. Ты должна была стать там королевой и сделать все по-своему. Ты ею и стала. Ты и твоя дочь — одно лицо. Но ты в тысячу раз несчастней. Она прожила свою жизнь так, как хотела. А ты — так, как могла. Зная при этом, что должно быть иначе!

— Я знаю, — прошептала Елена Николаевна, чувствуя, как по сморщенным щекам текут холодные слезы. — Я помню… В новолуния, когда крылья мои еще носили следы детского пуха, я часто летала к развалинам замка. Многие часы я провела там, слушая сказки старого Пегаса. Уже тогда он был слеп, но продолжал летать. После того как он разбился, я еще долго помнила его предсмертные слова: «Чтобы смерть была прекрасна, вся жизнь должна быть как лебединая песня»…

Глядя в ее помолодевшие глаза, фея вдруг произнесла:

— Ты знаешь: в моих силах многое. А твоя лебединая песня еще не спета…

На мгновение лицо Елены Николаевны озарила надежда. Но, опустив глаза, она увидела собственные руки: сморщенные, старушечьи. Похожи ли они теперь на крылья? Глаза Елены Николаевны опять подернула мутная пелена, и бесцветным голосом она ответила:

— Все это сказки. Лебеди не поют.

— Что ж, — оживилась фея и встала со скамьи. — Я так и думала. Трезвый человек никогда не наступит дважды на одни и те же грабли. Желаю приятно провести оставшееся время.

Перемахнув через ограду, она зацепилась юбкой за чугунный заборчик и растянулась на земле. Елена Николаевна не смогла сдержать улыбку.

— Чего рассиялась? — подозрительно спросила фея, поднимаясь и отряхиваясь.

— Да так, — ответила Елена Николаевна. — Жизни радуюсь. Уж больно места мне здешние нравятся.

— Ах, нравятся? — отозвалась побагровевшая фея.

И, обнажив в знакомой улыбке желтые клыки, проворковала:

— Так, может, и останешься здесь, а?

Поздним осенним вечером на кладбище было безлюдно. Все могилы хранили своих хозяев с величайшей прилежностью. Живые посетители давно уже покинули это мрачное место. Остались лишь двое. Но и они направлялись сейчас по аллее к воротам. Это были девушка и ребенок.

Девушка, скорее даже подросток, шла впереди, кутая лицо в поднятый воротник. Но и это не спасало от встречного ветра, сдувавшего с высокого лба черные пряди волос и обнажавшего громадные жестокие глаза. Бескровные губы искажала легкая тень злорадной улыбки.