— А дальше вот что: с тех пор, как погиб Шнапс, мы ищем сказочника. Уже двадцать, как указывалось выше, лет. Соответственно живут все уже на двадцать лет меньше. Новых героев не рождается. Мало того, этот подлец Шаман то и делает, что подбрасывает нам свои паскудства — заклинания немедленного действия. Колобок вон только совестью отделался, а взять, к примеру, хотя бы Джинна — на его лампу Шаман наложил Печать. Причем когда сам Джинн отлучился по нужде. Теперь несчастный без определенного места жительства, без волшебства — то есть ни дворца построить, ни даже самого завалящего домика, и без одежды. Представляете, зимой в одной набедренной повязке!
— Так что ж его никто к себе не возьмет?
— Так он пять метров ростом, да еще и голый совсем! Пробовали одежду ему сшить, да она сваливается, тут без колдовства не обойдешься. А женщины, между прочим, смущаются. А мужики ничего поделать не могут — морду-то не набьешь, такому здоровому.
— Давайте не отвлекаться, — потребовал я.
— Давайте. Короче, первые семь кандидатов сбежали еще до того, как им удавалось что-либо объяснить. Дальше попадались какие-то бездари или откровенные лентяи. Один вроде бы нормальный оказался, даже очки носил, но у него фантазии были кошмарные какие-то, сказки только страшные придумывал. Они, конечно, тоже в зачет шли, но всевозможные кровавые мальчики, зубастые клоуны и маленькие лысые врачи, кое-где встречающиеся в нашем Царстве — его наследие. Не вытерпели, сбросили и его. Не очень удачно — ногу сломали. До сих пор, говорят, лечит.
— Не было печали, — нервно сказал я. — Пожалуй, я еще подумаю насчет здешней работы.
— И вот теперь мы подобрались к тебе, Глым Харитоныч. Остается одно: учить тебя насильно. Но толку не будет, кроме синяков, шишек и прокушенных шей. Пока сам не решишь, не выйдет у нас ничего, понимаешь?
— Понимаю. А вот об одном вы мне забыли сказать, не знаю уж, нечаянно или нарочно — МНЕ-ТО с этого что будет?
— Ну как? Во-первых, бессмертие — до первой твоей глупости, понятное дело.
— Шнапс! Шнапс! — прогудел Колобок. — Помни о Шнапсе!
— Да уж, — я облизнулся. — Выпить бы не мешало.
— Я сбегаю? — вызвалось дерево, молчавшее всю дорогу, после чего разразилось квохчущим смехом. — Прошу извинить, вырвалось.
Мне, если честно, было вовсе не до смеха. Вернуться домой, пусть даже избитым, было весьма заманчиво. Там же дом, черт возьми, старуха моя ждет… Нет, не ждет — ей же моего двойника подсунули. Опять таиться, вышвыривать почтальонов и налоговых инспекторов, мебель ломать и осложнять отношения с законом — и так уж лет, почитай, пятнадцать с ним на ножах. Из дома иной раз не выйди, чтоб не повязали…
А что? Сказочник — это же не дворник какой. Не кастелян. Это что-то вроде директора бани — делать ничего не надо, зато все главы в гости к нам, почет и слава на блюдечке. К тому же советнички у меня подобрались славные: Кащей — смерть на двух ногах: тут тебе и челюсть, и усики гангстерские, и взгляд, как у удава — хоть, вроде, и глядеть-то нечем, и возможности у него неограниченные; да и Колобок недалеко ушел — морда бессовестная, зато как ловко с игольчатым пистолетом управляется. Неплохо такого на своей стороне иметь. В общем, решено. Остаюсь. И насчет шнапса я все же не шутил. Интересно, а коктейли тут делают?
— Делают, — сказал дерево, и я аж подпрыгнул — оказывается, тут все читают мысли!
— Самый лучший тебе собьют, Глым Харитоныч, — заискивающе сказал Колобок, поразив меня резкой сменой тона.
— А как вы думали? — вступил в ментальный разговор Кащей. — Ведь ваша сказочная сила — единственная возможность вернуть совесть этому пищепродукту.
— Хи-хи-хи! — подобострастно засмеялся Колобок. — Шутить изволите! А ну как ночью позвоночник перегрызу?
— Рискните, — коротко сказал Кащей, но ни у кого, даже у дерева, не было сомнений: случись что, шансов у Колобка немного.
— Зачем же ему совесть? — удивился я. — Ему же и так неплохо.
— Фантомная совесть саднит, — пожаловался Колобок. — Как будто руку какую отрезали — все почесать тянешься. Силушек нет терпеть.
— Обмозгуем, — величаво кивнул я. — А вы меня научите так же мысли читать?
— Во, — разом погрубел и показал мне шиш Колобок, не переставая удивлять меня быстротой смены настроений.
— С большим удовольствием, — и Кащей улыбнулся во всю ширь своих собачьих челюстей.
Улыбка его оказалась настолько ослепительной, что кора дерева мгновенно занялась. Пыхнуло, побежало по стволу черное пламя, дерево дико закричало и принялось хлестать себя по бокам ветками. Откуда-то родился здоровенный рыжеусый дядька и заметался между столиками, вопя: "Пожаааррр! Пожаааррр!!!" Началась форменная неразбериха, все повскакивали со своих мест и последовали примеру рыжеусого, отовсюду несся грохот падающих столиков и тел, в воздухе стоял густой дым и мат на разных языках (даже я, отнюдь не полиглот, понимал, что имеет место именно крутая брань).