Хан этот имел одиннадцать сыновей и дочь. Все они сызмальства служили у отца в войсках, водили армии на города и села. А рождены они были в один год и в один месяц от одиннадцати жен хана. Все, кроме самой старшей из них, большеглазой вражеской пленницы, принесли хану по сыну. Она родила близнецов. Эта жена ненавидела хана и подговаривала детей против него. А хан невесть с чего выбрал их своими любимцами и одаривал больше всех, возлагал надежды на сына, а дочь мечтал отдать в жены прекраснейшему и доблестнейшему из русских правителей. Но торопиться с этим не хотел.
Однажды он собрал своих детей к себе и объявил им:
— Давно омрачает мои мысли крепость Царгрера, что втиснулась между неприступных скал, будто в нору, и не дает мне и шанса проникнуть внутрь, — он пытливо оглядел двенадцать лиц, обращенных к нему. — До самых гор захватили мы цветущие земли, а из-за этой крепости дальше идти не может. Горечь меня берет, что десяток каменных башенок и пара тысяч холеных горцев останавливают нашу неустрашимую конницу.
— Ты сам не смог взять эту крепость, о правитель, — начал один из его сыновей. — Как же мы, ничтожные, исполним это?..
— Я стар, Асан! — с горечью воскликнул хан. — И силы мои давно изменили мне. Тем более, нет мечты, которая бы вела меня за собой. Смерть застигнет меня раньше, чем мы перейдем на ту сторону гор, и не мне будет пожинать плоды наших побед. Но вы…
Старый хан прищурился. Улыбка его полнилась хитростью, а взгляд блуждал от сына-близнеца к другому, от упрямой низкорослой монголки, ставшей любимой женой хана. Сердце его разрывалось между этими двумя сыновьями двух жен — ненавистнейшей и любимейшей, и не мог он выбрать, кому из них двоих отдать власть над Ордой.
— Тому из вас, кто возьмет эту крепость, я отдам в жены нашу светлую Лебедь — прекраснейшую из существующих женщин! — хан повел рукой в щедром жесте. — Слышал я, из русских женщин рождаются могущественные правительницы, как это бывало в былые времена на земле белолицых кочевников. Но в их гордости не занимать им кротости — они терпеливо стоят за спиной мужчины, не отнимая у них власть, как это делали сарматки, полощущие ноги в соленом Арале. А уж как жарки они на ласки…
Лица сыновей его осветила жадность. Но не притязанием на светлую Лебедь — они знали, что за этим обманчиво-дешевым даром скрывается куда более глубокая подоплека. Старый хан таким способом решил выбрать наследника для бескрайней Орды.
Лебедь стояла подле его трона — живое напоминание об ее красоте. Не дрогнули длинные ресницы, не залил щек румянец. Статуэткой из слоновьей кости она украшала залу, золотом распущенных волос освещала величие хана. С детства взрощенная как драгоценность, как украшение и услада, она не противилась своей судьбе и с честью ее принимала.
Сыновья покинули залу. Тогда дочь хана — остролицая Бори — поймала своего брата за наручи и сказала, тая голос от прочих родичей.
— Я хочу себе эту девушку! — глаза ее, темные и широкие, с вытянутыми к вискам уголками, горели. — Я знаю, что у тебя есть любимая и наша Лебедь потому без надобности. Но ты желаешь сесть на трон после нашего отца, да будут дни его долги, а ночи сладки, — она хмыкнула, поигрывая в руке ножом — вовсе не этого желала дочь своему отцу. — У нас двоих больше шансов добиться победы.
— И как ты собираешься сказать об этом великому хану? — брат, темный, как ночь, по имени Тэр Чоно, ухмыльнулся и скосился на сестру. — Ношение тяжелого куяга и булавы сделали тебя подобной и равной мужчине, что ты вознамерилась взять себе жену?
— Потребуй я такого, — зло прищурила глаза Бори. — Отец непременно нарядил бы меня в подвенечное платье и выдал первому попавшемуся сардарбеку, на которого заточил зуб — меня-то в женах иметь… Нет, братец, я буду умнее. Я ничего не скажу, но когда он отдаст тебе Лебедь, ты ее не тронешь. Ты отдашь ее мне. И не думай урвать от меня ее невинность — неснятая белоснежная пенка самое сладкое, что есть во всем молоке.
— Ишь ты, — ухмылка обнажила белейший ряд мелких зубов. — Сперва жену заберешь, а потом и к трону полезешь? Ну нет, сестрица, я помню, как любила ты песни про солнцеподобную Томирис, киданских принцесс и сумасшедших сарматок.
— Ах, так, — Бори прищурила глаза. — Тогда я могу рассказать несравненной Айсулу, как рвешься ты заполучить прекрасную Лебедь?
— Почему нет? — выгнул темную бровь луноподобный султан. — Мужу не престало иметь одну жену — тем более мужу сильному. Нет, сестрица, не одна ты востришь когти на белую кожу нашей Лебедь и золото ее волос. Но если ты мне поможешь, я, так и быть, разрешу тебе иногда ложиться третьей в нашу кровать.
Бори замерла, ноздри ее раздувались от гнева.
— Что же, братец, долго мы были дружны — ибо не посягали на то, что нужно другому. Но, видно, и этой дружбе пришел конец. Не знаю я, кто возьмет приступом крепость и в жены — Лебедь, но твоя рука не коснется ее тела точно. Во всяком случае, раньше меня.