Скелеты

Человек-без-имени вытянул шею, чтобы ничего не пропустить. Святой старец плавным движением серпа повернул ключ.

74

Дважды — чтобы утихомирить и удовольствия ради — ее ужалили шокером. От боли свело челюсти, она билась в конвульсиях, сучила онемевшими конечностями, и рыжая отвесила ей смачную пощечину. Во рту сделалось солено. Запахло озоном. Джип петлял, ворочал боками на колдобинах, за окнами лютовала вьюга. Когда автомобиль остановился и в салон просунулся полицейский, надежда затеплилась в сердце. Служитель правопорядка был совсем молоденьким, белобрысым, с ямочками и румянцем на щеках. Она поникла обреченно, завидев за его плечом знахаря.

Матай приодел по случаю торжества бронежилет. Редкие волосы вздыбились перьями. Полицейский услужливо подвинулся, и знахарь наклонился вплотную. От него несло старостью, осенним лесом и мокрой псиной. Желтые, цвета мочи, глаза сканировали пленницу. Она специально подбирала уничижительные сравнения, чтобы не бояться. Но боялась. Страх, соленый, как кровь и пот, проедал душу, вынуждал колотиться под хмурым взором.

Палец с вздувшимися костяшками приподнял ее подбородок.

— Ты подходишь, — прошептал старик.

Шершавые подушечки погладили напухшую скулу. В нем не было ничего человеческого. Паук в выдубленной шкуре.

— Гордись, девочка. Ты — ключ.

— Пошел ты, — процедила Ника.

Он хмыкнул и скрылся из виду. За ним из «ниссана» полезли одержимые, все, кроме рыжей. Та обыскала Нику, похлопала между бедер, грубо, завистливо, облапила грудь, в завершение ущипнув за сосок. Хотелось вцепиться в рыжие патлы и расшибить голову о рулевое колесо. Но за дверцами караулил полицейский. Или убийца в полицейской форме.

Гортань Ники суживалась до размеров соломинки. Тетка, ощупывая куртку, дотронулась до замочка. Помяла и продолжила изучать ткань. Физиономия ее осталась безучастной, словно замка не существовало.

«Она его не чувствует!» — снова в душу закралась робкая надежда.

Лилин амулет был последним шансом на спасение.

При мысли о Ермакове в горле заклокотали слезы. Она вспоминала, как он лежал на тротуаре, как бил его ботинками жирдяй.

Да, они вызволили девочку, но сами очутились под пятой невообразимой силы.

А замочек был таким крошечным, к тому же он больше не походил на засов!

Рыжая вышла из джипа. Ника быстро переместила Лилин подарок из кармана в декольте. Он расположился под чашечкой бюстгальтера: прохладный, успокаивающий. Впитал страх.

«Маленькое бессмысленное утешение», — горько подумала Ника.

Метель застила обзор. Джип словно болтался в черно-белом пространстве, на картине кисти абстрактного экспрессиониста. Она была в Токио на выставке беспредметной живописи. Или ей это приснилось.

Ника откинула голову на кожу сиденья и зажмурилась.

Мама. Саша. Теперь Андрей. Разве так плохо умереть, избавить себя от мук, если есть вероятность встретиться с ними за чертой?

Она нарисовала лицо Ермакова, щетину, мягкий взгляд из-под темных бровей.

«Любимый мой», — проговорила она. Горячие дорожки поползли по чумазым щекам.

Вечность спустя в салон хлынул ветер. Полицейский вытащил Нику из джипа, предварительно содрав с нее куртку. Она не удивилась, обнаружив, что машина припаркована у пика Будущего. Не обманул Ермаков. Здесь водились драконы.

На кургане стояли люди, смутные, заштрихованные ненастьем фигурки. Ника закричала, и люди приветствовали крик свистом и аплодисментами. Под овации ее вели на убой.

— Это же убийство, — произнесла Ника. Ветер кусал голые плечи. Завывал в степи, и степь становилась полярной тундрой, а клубящиеся облака вдали — айсбергами. — Никто не родится, это просто убийство.

Полицейский не ответил. Пинками транспортировал ее по ступенчатому склону шахтной воронки. Иногда она падала, раня ладони о сучья. Из-под подошв сыпались камни. В темноте проступало очертание Матая. Давида Мааха шахтерского Гилеада.

Он снял бронежилет. Обнажился по пояс. Дряблая грудь вздымалась, и живот, похожий на сдувшийся воздушный шар, колыхался над ремнем брюк. Он держал перед собой серп, чье отточенное лезвие сверкало, хотя никакого источника света тут не было. Только белый снег и пепельное небо.

Полицейский толкнул ее, она плюхнулась на колени. За плечи ее повернули к холму. Фигурки на вершине подрагивали, будто плясали от пронизывающего ветра. Но в воронке было почти тепло, ей мерещилось, что замок пульсирует под платьем, как дополнительное сердце.

Человек Матая вцепился в ее правую руку, старик взял левую и дернул вверх. Он шептал что-то неразборчивое, шелестел, молился на неизвестном языке неизвестным богам. Серп коснулся запястья. Она попыталась вырваться, но полицейский надавил на локоть так, что перед взором побежали круги.