Скелеты

Знахарь стоял, сгорбившись, опустив подбородок на голую грудь. Его зрачки почти закатились под веки, морщинистая кожа облепила жуткий череп, губа, вздернутая шрамом, шевелилась, и рот тихо шелестел.

Серп чертил по воздуху круги, болтался у бедра.

Ника разогнула ноги и подбросила себя вверх, расправилась пружиной. При этом давление на раненую конечность стало ощутимей. Кулак дугой полетел в лицо старика. Он не предпринял попыток остановить ее. В последний момент она заметила что-то огромное, черное, растущее из спины целителя, но инерция не позволила ей замешкаться.

Кулак врезался в скулу, а металлический стержень проткнул роговицу и погрузился в глаз.

Ника отшатнулась, упала, больно стукнувшись о камни.

По щеке Матая тек студень, замок не отвалился, он чудом удерживался в своем пазу.

Старик завыл, его рот растянулся овалом, как на картине, где мост и кричащий человечек. Серп свистнул в пустоте.

Под тучами лаяло и стенало, и ветер так выкручивал волосы Ники, будто намерился выкорчевать ее голову, отмежевать от позвоночника.

Матай шагнул вперед. Прозрачная дрянь текла из глазницы, струилась по торсу. За ним волочилась взметенная к небу черная мантия, атласная шкура бога.

Ника не желала смотреть на старика, но и отвести взгляд не могла.

Уцелевший глаз знахаря угрожающе выпучился, белок стал розовым, красным. Она поняла с отвращением: дужка замка принимает свою прежнюю форму, сгибается прямо в черепе, за переносицей. Мышцы рвались, кровь обагрила веко.

Серп рубанул хаотично, снова, снова.

Глазное яблоко вывалилось из костной орбиты и повисло на зрительном нерве. Штырь вынырнул наружу.

Знахарь выл монотонно, вой заглушал адский лай, словно стая церберов переругивалась в поднебесье.

Серп воткнулся в глинистый берег. Старик поднял руки к лицу.

Ника вскочила и ринулась к нему, на бегу простирая вперед ладонь. Замок болтался у крючковатого носа, и она ударила по корпусу, защелкивая механизм в пустых глазницах, как в проушинах.

Дужка зафиксировалась в замке. Матай замер. Металлический пирсинг с буковками «Л» и «С» покачивался в центре его морщинистой морды, а позади черный шлейф, могучее инородное тело стремительно втягивалось обратно в ссутуленную спину. Истончалось, становилось жидкостью, газом, светом, в конце концов, лучом, как стрела торчащим из хребта. Луч сделался узким, будто прикрыли створки двери, а после исчез: дверь захлопнули.

Мертвый старик мешком рухнул в озеро. Серый кисель проглотил его, воды сомкнулись над трупом.

Тишина, осуждающая, звенящая, на секунду заполонила Вселенную, а потом мир затрещал, как рвущийся занавес, и небо над Варшавцево расцвело фейерверками.

«С Новым годом», — подумала Ника, соскальзывая в пропасть.

77

Черный обелиск, живая герма, обратилась в меркнущий свет, в луч, который схлопнулся, и он рухнул на четвереньки. Желудок вывернуло, он вспомнил разом свое имя и как, будучи студентом, жарким днем в университетском туалете глотнул из-под крана ржавую воду, и его стошнило. Грязью и илом, и чем-то трубчатым, вроде полупереваренного торта «Монастырская изба».

«Плацента, — вспыхнуло в памяти, — Я хотел съесть плаценту».

Организм исторг порцию мутной жижицы.

Это был не он, другой человек брел на пик Будущего, приветствовал мерзкую тварь, принимал участие в коллективной…

Андрей с омерзением заправил увядший член в штаны, вытер рот.

Шева похитила его разум, переиначила, перекроила. Извратила чувства. Превратила любовь в садистическую усладу.

Андрей прислушался, боясь обнаружить в голове ее гадкие мысли, но кукла сгинула, стала блевотой на плоской вершине кургана.

— Ника! — вскрикнул Андрей и метнулся к тропинке.

Вокруг него освободившиеся от постороннего влияния люди бились в истерике. Раскачивался из стороны в сторону и заливисто рыдал здоровяк, пару часов назад пристреливший человека. Рыжая тетка таращилась ошеломленно на свою опухшую ногу. Ее платье задралось, трусики съехали к щиколоткам. Она хныкала и неразборчиво бормотала.

Кто-то случайно пихнул Андрея, взвизгнул и затараторил:

— Простите, простите.

Пламя ненависти затухло в глазах. Так в фильме про вампиров после смерти главного кровососа у укушенных им жертв исчезали отметины от клыков.

Самым страшным наказанием для этих бедняг было то, что они, как и Андрей, прекрасно помнили, что натворили.

В небе взрывались салюты. Високосный год завершился.

Огибая сидящих на земле плакальщиков, Андрей сбежал с холма. Он едва не упал в каньон, но ухватился за ветки куста. Внизу, у воды, он видел скорчившуюся Нику.

«Я не смогу вынести ее смерть», — подумал он.

Как ребенок, ревел полицейский в форме.

— Эй ты! — гаркнул Андрей. — Помоги мне, ну!

Полицейский поплелся к нему, повторяя:

— Тетеньку… тетеньку убил… она мне книжечки давала… а я убил ее…

«Надеюсь, ты говоришь про Умбетову», — подумал Андрей мрачно. Упал на колени возле Ники и приложил ухо к ее груди.

— Милая, родная…

Сердце билось медленно и слабо, но билось, черт подери!

Девушка разлепила губы и шепнула:

— Андрюша…

— Сейчас, любимая!

— Там жгут нужен, — подсказал, всхлипывая, бледный полицейский.