Скелеты

Ночью, анализируя стычку, Андрей задавался вопросом: был ли нож пустой угрозой, или Солидол действительно воспользовался бы им? Посреди бела дня, напротив окон…

Андрей решил, что все зависело от того, насколько Вова обдолбан. А, судя по бешеному взгляду, он внедрил в себя увесистую дозу. И вряд ли понимал, где находится.

Перед ним была жертва, и он пошел, чертя лезвием узоры.

— Драпай! — закричал Хитров.

Андрей прыгнул в овраг. Побежал по изгаженному руслу, и страх сек его, подгонял. Ноги спотыкались о сваленные сучья, Андрей продирался сквозь бурелом, повторяя как заведенный: «Мамочка, мамочка, мамочка…»

— Он сверху! — предупредил Толин вопль.

Солидол скатился в овраг, едва ли не на макушку Андрею. Хрусть! Упал на колени, и нож слепо пырнул мусорную кучу. Пропорол пакет.

— Кранты тебе, сученок, — зашипел Вова, — достану из-под земли, и Ковач не спасет.

«Да, — резюмировал Андрей потом, — он убил бы меня, не дрогнув».

Мальчик метнулся к отвесному склону, вскарабкался, раня камушками ладони. Хитров бежал параллельно разделившему их оврагу. Жестикулировал, указывал на ближайшие дома.

Но Андрей уже мчался в противоположную сторону, к березовой рощице, с каждым шагом понимая, что уходит от цивилизации. Изо рва, как покойник из могилы, выбирался Солидол. Небесно-синие глаза зафиксировались на беглеце.

«Мне конец», — обреченно подумал Андрей.

Ступни отталкивались от мерзлой почвы, кора цепляла одежду. Зимняя куртка замедляла бег, проклятые подштанники натирали промежность. Проселок огибал рощу, и мальчик вновь очутился в частном секторе, но в самом его хвосте, где большинство построек были заброшены.

Хищник шел по пятам, Андрей почти слышал свист рассекающего воздух лезвия. Он завертелся на месте, просчитывая маршрут. Облупившийся штакетник, сорняк, окна, оскалившиеся стекольными клыками. И, в тупике, утыканный погребками холм.

Распаленный мозг спроецировал на холм образ Иисуса из детской Библии. Спаситель парил над вентиляционными трубами и оттопыривал большой палец: «Гуд айдиа, май сан».

Летом они с Хитровым собирались экспроприировать бесхозное хранилище, оборудовать партизанскую землянку.

Андрей рванулся к холму, дернул железную крышку. И не ошибся. Люк отворился, под ним должна была чернеть двухметровая яма. Сердце больно екнуло. Неужели кто-то зарыл хранилище?

«Это листья, — сообразил Андрей, — прошлогодние листья засыпали яму до самого верха».

Не мешкая, он юркнул в погреб. Нащупал носком перекладину лестницы и, как водолаз в пучину, погрузился в листья. Будь там прутья арматуры, они бы прошили его, как колья ловушки прошивали принца Персии.

Голова мальчика скрылась в яме. Люк опустился. Он стоял на перекладине, держась обеими руками за приваренную к крышке скобу. Повиснув на ней всем весом. Во тьме, смердящей сыростью и перегноем. По грудь в зловонной листве, которая трогала его ледяными лапками.

Он не знал, сколько времени провел внизу: четверть часа, час? Даже точно сказать не мог, дергал ли кто-то крышку, или ему померещились эти толчки. Толины окрики вывели из окоченелой дремы.

— Я тут, — просипел Андрей, откидывая люк.

Хитров помог выбраться.

— Он ушел?

— Да, — невесело ответил друг.

«Ушел, но не уехал из города», — читался подтекст.

Ночью, комкая подушку, Андрей репетировал речь и уснул под утро.

Предновогодним днем он рыскал по Варшавцево в поисках Солидола. Вова нашелся у Интернет-клуба. При виде мальчика глаза Владимира полезли на лоб. Впрочем, за нож он не схватился.

— Ты…

— Я хочу с тобой поговорить. — Андрей посмотрел на малолетних компаньонов Солидола. — Наедине.

Получилось очень круто. Как в гангстерских фильмах.

Они свернули за угол, и Солидол потянулся к Андрею:

— Слушай внимательно, сученок.

— Это ты меня слушай, — бесстрастно сказал Андрей.

Рука застыла.

— Я знаю, чем ты занимался под столом, — продолжил Андрей. Лицо Солидола перекосила ярость. Прыщавые щеки зарделись. Он смял мальчика в охапку и шлепнул о стену. Дыхнул запахом пива и плохих зубов.

Андрей не испугался. Нельзя бояться постоянно.

— Ты ничего не знаешь!

«Знаю, — подумал Андрей, — ты сосал Журавлю член, вот что ты там делал».

— Знаю, — вслух сказал он, — и весь город узнает, если хоть волосок упадет с моей головы. Или с головы моих друзей.

Позже, прокручивая в голове ту сцену, он решил, что фраза про волосок звучала слишком пафосно. Зато возымела явный эффект.

Солидол пару раз встряхнул наглеца. Неуверенно, без привычного фанатизма. Отпихнул от себя.

— Че несешь, — пробормотал он, — петляй отсюда, пока живой, сопляк.

Андрей ушел, наслаждаясь тяжестью крыльев, выросших из лопаток.

— Ну, — сказал он тридцатишестилетнему Солидолу, — я пойду?

Вова остановился у грунтовки, спускающейся в карьер.

— Что-то тут нечисто, — сказал он, — реальное дерьмо творится. На районе двое пацанов за неделю крякнуло. Нас Бог проверяет. Берет наше Варшавцево и трясет его. Сатана колобродит. Испытывает меня, что я за фрукт. А я не ведусь, понял? И ты не ведись, Андрюх.

«Отсосать он у меня хочет или что?» — саркастично интерпретировал Андрей исповедь Солидола.

— Пока, Вова.