Препятствия на пути к свободе, как мы увидели, бывают двух типов: социальные и физические. В случае если социальное и физическое препятствия непосредственно влекут за собой одинаковое ограничение свободы, социальное препятствие наносит больший вред, поскольку вызывает негодование. Если мальчик захочет влезть на дерево, а вы ему запретите, он рассердится; если же он поймет, что не может на него взобраться, то просто смирится с физической невозможностью. Чтобы избежать негодования, часто возникает искушение разрешить нечто по сути своей вредное, например, посещение церкви во время эпидемии. Чтобы предупредить людское негодование, правительства приписывают беды естественным причинам; чтобы его подстегнуть, оппозиция приписывает их человеческому влиянию. Когда цена на хлеб растет, правительство заявляет, что всему виной бедный урожай, а оппозиция – что спекулянты. Под влиянием индустриализма люди начинают все больше и больше верить в человеческое всемогущество; им кажется, нет предела тому, на что способен человек в борьбе со стихийными бедствиями. Социализм является одной из форм этой веры: нищету мы считаем уже не божьим испытанием, а результатом человеческой глупости и жестокости. Это естественным образом изменило отношение пролетариата к своим «господам». Иногда вера в человеческое всемогущество заходит слишком далеко. Насколько я понимаю, по мнению многих социалистов, включая покойного министра здравоохранения, при социализме пищи хватило бы на всех, даже вырасти численность населения настолько, что на поверхности земли не осталось бы места присесть. Боюсь, это преувеличение. Как бы то ни было, современная вера во всемогущество человека привела к тому, что народ теперь возмущается куда сильнее, когда что-то идет не так, потому что бедствия больше не приписываются Богу или природе даже тогда, когда это было бы справедливо. Поэтому в наши дни сообществами управлять сложнее, чем было в прошлом, и поэтому правящие классы, как правило, крайне религиозны – им хочется видеть в бедах своих жертв результат божественной воли. И поэтому ограничение минимума свободы оправдать сложнее, чем в прежние времена, – ведь его уже нельзя замаскировать под незыблемый закон, хотя в «Таймс» каждый день печатаются письма церковников, которые пытаются возродить эту древнюю уловку.
В дополнение к тому факту, что ограничения социальной свободы вызывают негодование, есть еще две причины их избегать. Во-первых, люди не желают добра другим, а во-вторых, не знают, в чем оно заключается. Быть может, в сущности это одно и то же, ведь когда мы искренне желаем человеку добра, нам обычно удается выяснить, каковы его нужды. Так или иначе, на практике последствия одинаковы независимо от того, причиняют ли люди вред по злому умыслу или по невежеству. Поэтому их можно объединить и сказать, что едва ли есть человек или класс людей, которому можно доверить охрану интересов другого человека или класса. На этом принципе, разумеется, основаны все доводы в пользу демократии. Однако демократия в современном государстве вынуждена функционировать через чиновничий аппарат и в результате обычного человека касается лишь опосредованно и издалека. Чиновники представляют особую опасность потому, что обычно сидят в конторах, вдали от людей, жизнями которых управляют. Взять, к примеру, образование. В общем и целом учителя благодаря контакту с детьми научились понимать их и радеть о них, однако над ними стоят чиновники, не имеющие практического опыта, для которых дети, возможно, не более чем отвратительные мелкие паразиты. Поэтому вмешательство чиновников в свободу учителей, как правило, бывает вредоносным. Так же и во всех других сферах: власть принадлежит тем, кто управляет деньгами, а не тем, кто знает, на что их следовало бы потратить. Вот и выходит, что обладатели власти, как правило, злы и невежественны, и чем меньше они свою власть используют, тем лучше.