Схватка

И оттого ли, что он со всем соглашался, видимо не вникая в разговор, а может быть, оттого, что эта осторожная покладистость по странной, неосознанной ассоциации связалась с угрожающим духом умершего кумира и тем противным чувством беспомощности, которое при этом внезапно всплыло в душе, напомнив об унизительном споре в лаборатории, Юрий вдруг почувствовал нарастающее раздражение.

— А что такое талант? — спросил он вдруг неизвестно кого: Петр с Вилькой давно отстали. — Эмоция? Накал страсти, воплощенный в образ? А у меня такое ощущение, что все эти эмоции рождены страхом. Да, я так воспринял! — упрямо добавил он, почему-то глядя на профессора и чувствуя, что выглядит ужасно глупо. — Ну и пусть его трясет, автора. Почему он должен заражать своим страхом других? Право таланта? Да, профессор?

Викентий Викентьевич дернул головой, точно его боднули. На губах все еще теплилась рассеянная улыбка.

— В чем-то вы правы, — кивнула жена директора.

— Длинная тема, — сухо сказал Иван Петрович, — а нам уже сворачивать. Можете продолжить ее дома. Хорошо бы с людьми, которые повидали жизнь.

Он остался стоять, тупо глядя им вслед. Если б кто треснул его сейчас по физиономии, сказал бы, наверное, спасибо.

Он увидел замаячившие впереди знакомые фигуры и зашагал, торопясь. Ему нужно было выговориться. Сейчас же. Как наглотавшемуся болотной мути — искусственное дыхание. И он заговорил, сбивчиво, горячо передавая суть спора. Петр слушал молча, Вилька крепко поглаживала его руку.

— Успокойся. Чепуха какая… Успокойся.

— А вообще, правильно, — заметил Петр, — сказал, что думал, по-мужски.

— Ты-то уж помолчи, — обронила Вилька.

Петр надулся.

— Но я согласен и поэтому…

— Должен высказаться? Но если не все поняли глубину твоих высказываний, можешь повторить еще раз.

Петр засопел:

— Я, Виль, при тебе как-то глупею.

— Мне трудно определить, — засмеялась Вилька, — я не знаю, каков ты без меня.

Что-то вдруг произошло. Петр исчез, растворился в темноте, среди прохожих. Юрий хотел было окликнуть его, но Вилька охнула, повиснув на нем.

— Каблук… подвернулся… Правда. Кажется, растяжение.

В свете фонаря белел ее курносый профиль со смешливо прикушенной губой. Так они и пошли. Вилька хромала, держась за него.

— В чем дело? — спросил он. Вопрос прозвучал до отвращения наивно, все это ему начинало не нравиться. — Я был не прав? Из-за чего сыр-бор?

— Прав, прав.

— Зачем же оскорблять человека?

— Ты всегда прав. Даже когда не прав, — И простонала: — Иди медленней.

Видно, понял — нескладно получилось. У подъезда она запрокинула голову, вглядываясь в темные окна.

— Девчат нет. Странно, в кино, что ли… Можно кофе заварить.

— И у нас темно. Семен, наверно, не придет…

Он не знал, о чем с ней говорить. Она все еще держалась за него, плотная, теплая даже сквозь жесткий плащ. Черт их разберет, этих девчонок… Зайти? Зачем? Сбоку блеснули ее глаза, два серых крыжовника, и в них то ли растерянность, то ли укор. Почувствовал на миг жаркую трепетную грань чужой души, как тогда, с Шурочкой… Но тогда было совсем другое. Значит, прав Семен со своей котячьей философией. Так вот и бывает, легко и просто. Что для тебя мечта, для других пустяк. Так ли? Зайти, чтобы понять это, убедиться, — как прыгнуть в пропасть! А как же Петр? Мысль, устыжающе-дерзкая, злая, внезапно вылилась в тупую обиду, толкнула назад.

— Ну, ты что? — пробормотал он. — Не дури, так же нельзя, надо вам помириться.

Отпрянув, она встала на обе ноги — как ни в чем не бывало.

— Фокусница, — сказал он хрипло.

— Дурак.

— Ну зачем же ругаться?

— Что?.. — Плечи у нее опали, Вилька покачала головой. — Когда я ругалась? Что ты…

— Ну, мне показалось.

— Ты… ты что обо мне подумал? Вот дурень. — Глаза все еще обшаривали его, пугливо, мучительно.

— Ничего я не подумал. С чего ты взяла! — Он готов был тут же провалиться сквозь землю и вдруг увидел вдали сутуловатую фигуру, закричал с облегчением: — Петька! Чего ты в жмурки играешь, валяй сюда!

— Нужно — сами валяйте. Я шоколад купил.

— Пойдем, — сказал Юрий, — видишь, шоколад.

— Нет, нет!

— Пойдем.

— Нет, у меня еще сопромат, я же говорила. — И, подумав, снова качнула головой: — Нет-нет, не могу, до свидания.

Они проводили Вильку наверх, до самых дверей, не проронив ни слова, и снова вернулись. Поднимаясь с Петром по лестнице, Юрий, все еще думая о своем, машинально произнес:

— Это ужасно, когда обретаешь гуманность, лишь поставив себя на место другого.

— А ты самоуверен.

Тут только он понял свою бестактность, щеки привычно вспыхнули.

— Совсем не уверен! И это не относится к Вильке, а вообще.

— Философствуешь… Ладно, я не обидчив. Мы же люди — не ангелы, хорошо хоть, что казнишься. А то ведь живем — спешим, иной раз и заглянуть в себя некогда.

* * *