Схватка

Верю надежде, может быть, даже напрасной,
Верю своей неизбежно счастливой судьбе.
Вижу я город, вижу я город прекрасный
В белом тумане, в чер-рном осеннем дожде…

— Трогает, как всегда, — вздохнул Семен, и словно бы тень пробежала по багровому его лицу. — Ах, ах, ушедшие годы, минувшие дни… Взываю к сердцу… Ведь не может быть певица черствой, а? Нонсенс!

— Вот где таланты зарыты, — вторил Волобужский, кончая плитку.

— Можно, я у вас перепишу? — попросила Анфиса, бочком оттирая Семена.

— Сирена, певчая оса, — с какой-то злой веселостью городил Семен, не обращая внимания на Анфису, кажется, даже оттолкнул ее, и та со вспухшими губами ретировалась. А Семен неотступно гипнотизировал Шурочку: — Право слово, оса, Юрочка, на всякий случай берегись. Укусит…

— Что ты мне навязываешь? — Голос Юрия прозвучал жестко, совершенно не в тон вечеру.

— И при чем тут я? — усмехнулась Шурочка. — Вот еще…

— Да? — качнулся Семен, кругля вдруг обесцвеченные хмелем глаза. — Тогда мы с Юркой не будем скрещивать шпаги…

— Кончай, — буркнул Петр.

— Можем выпить мировую. — Семен оглянулся на стол и похлопал себя по карману: — У меня еще звенит, успеем до дежурного. А?

— Нет уж, хватит с меня милиции, — сказала Шура.

— Лучше чаю, — предложила Вилька.

— Вот правильно, Семен Гаврилыч, чайку, — подхватила Анфиса. — Она сидела прямо, как гвоздь. — И споем! А то завели чой-то, не разберешь.

И пронзительно затянула «Рябину».

— Шурик! — взмолился Семен.

Анфиса смолкла.

— Сказала — нет, чай вам полезней, Семен Гаврилыч, — невольно передразнила она Анфису, прыснув в кулак.

Семен хлопнул себя в грудь:

— Ради вас на все!.. Вашу ручку… Успеем с чаем.

Он потянул ее на круг, и Шурочка нехотя пошла, поведя плечами, как бы говоря: «Лучше с ним не связываться». Джаз, казалось, утихомирил обоих. Семена сменил профессор, потом ее снова отнял Семен: получилось несколько грубовато, но профессор не обиделся, а по-свойски подмигнул обоим…

И во всем этом, в натянуто-небрежных жестах, в том, как яростно, не теряя улыбки, Семен что-то зашептал ей на ухо, Юрий улавливал некий скрытый смысл, вселявший смутную жуть. Он не понимал ни этих людей, ни их отношений. Не хотел понимать. Он уже жалел, что пришел, и не знал, как уйти незамеченным, на всякий случай пересел поближе к дверям — в кресло у журнального столика и оказался рядом с курившим профессором.

Тот радушно кивнул ему, сказал неожиданно:

— Простите, я, кажется, сегодня погорячился немного. Бывает, не так ли? Я вот о чем хотел…

— Бывает, — ответил Юрий. Он чувствовал себя связанно и в то же время не мог отмолчаться.

— Я вот о чем, — повторил профессор сочувственно. — Вы всерьез решили добиваться пересмотра… в корне менять вариант?

— В корне или частично — могут показать лишь исследования.

— Риск…

— Скажите честно, разве вы поступили бы иначе на нашем месте?

Профессор слегка запнулся, покачал головой.

— Вы далеко пойдете, юноша, если не споткнетесь. Но вам не хватает осторожности, чувства меры.

Лицо профессора радостно расплылось, и Юрка, обернувшись, увидел Шурочку, вдохнул запах ее духов.

— Ну-ка, ну-ка, вставай, — не глядя, похлопала она его по плечу, — уступи место даме.

Он вскочил, запоздало вспыхнув от такой бесцеремонности. Шурочка, подогнув ногу, уже усаживалась поуютней, словно купаясь в лучах профессорской улыбки…

* * *

— Ну, мне пора, — неожиданно поднялся Волобужский и успокаивающе кивнул Семену. — Пора, пора. Хорошего, как говорится, понемножку.

— Викентий Викентьевич!

— Нет-нет. Все. Ухожу, так сказать, по-английски. Не прощаясь. — И он действительно исчез в передней.

Шурочка пошла его провожать. Семен с минуту мрачно смотрел им вслед, потом пододвинул к себе недопитый фужер.

Вилька подсела к горланившему приемнику и стала его усмирять. Петр исподлобья глядел на нее, уткнувшись в сгиб локтя. Спустя минуту вернулась Шурочка и стала торопливо собирать тарелки. Нечаянно коснулась Юрия шуршащей юбкой.

— Что же это такое? — прошептал он.

Шура словно бы не расслышала, лишь на губах ее скользнула легкая усмешка. Или ему показалось.

— Я поставлю чай! — вызвалась Анфиса.

Перед глазами замелькали ее руки в блестких украшениях. Горка посуды уплыла со стола.

Женщины исчезли, а он все еще сидел, горбясь, глядя на понуро уткнувшегося в бокал Семена.

Печально погромыхивал джаз, звенел и жаловался.

— Вилька, — сказал Петр, — такой день, а я даже в любви тебе не успел объясниться. Вот жизнь…

«А я трезвый, — подумал Юрий, сдерживая рассыпавшийся по телу озноб. — Лучше бы, как им, нализаться и ничего не знать, не видеть. Просто жить, дышать, смеяться… К чему все эти сложности? Или это кажется, что у других все просто?»