Схватка с черным драконом

Но предупреждение не подействовало, и в 1927 году Кобылкин был арестован за антисоветскую агитацию и отбыл шесть месяцев тюремного заключения. Приговор по тем временам был мягким. И, очевидно, после этого заключения и произошел перелом в его мировоззрении и политических взглядах. Человек он был умный, наблюдательный, перемены в жизни видел хорошо. А суровый урок, полученный за антисоветскую агитацию, показал ему, что советская власть прочная и ни о какой буржуазной реставрации не может быть и речи. Нужно было делать выбор в дальнейшей жизни и не ошибиться. И бывший полковник сделал свой выбор.

Таким был человек, которого чекисты ввели в состав «контрреволюционной» организации. Человек крупный, пользовавшийся известностью и влиянием в Чите, боевой офицер, имевший и знания, и опыт. Такая солидная фигура могла произвести впечатление на белогвардейские эмигрантские организации в Маньчжурии. Но если учитывать его прошлое, недавние политические взгляды, то для включения его в операцию «Мечтатели» нужна была смелость. Чекисты, разрабатывавшие легенду, такой смелостью обладали.

В организацию был включен и экономист треста «Сибзолото» Борис Павлович Гудков. Человек он был в Чите известный, жил с женой в отдельном доме, и его квартира в дальнейшем использовалась для приема «гостей» из-за кордона. К советской власти относился хорошо и при первой же беседе с чекистами согласился помогать им. Таким был костяк «организации» в Чите и Иркутске. Людей немного, но каждый известен и на виду. Каждого можно было проверить, а возможность проверки со стороны белогвардейских организаций и японских миссий не исключалась, и убедиться в его существовании.

Но нужны были свои люди не только в Чите и Иркутске, но и у границ. Найти их здесь было гораздо труднее. Населения в пограничных районах было мало, все жители были на виду, все друг друга знали, и малейшее отклонение в поведении любого из них сразу же было бы замечено. Поэтому подбор людей непосредственно у границы с «независимым» государством представлял особые трудности. Нужно было найти человека, местного жителя, которому чекисты абсолютно бы доверяли и который мог бы успешно действовать.

Было предложено несколько кандидатур, и Гудзь обратил внимание на одного человека. Это был бывший священник Василий Терентьевич Серебряков, который бросил церковную службу и учительствовал в поселке Абагайтуй у самой границы. Было ему тогда 35 лет, и с Гудзем были почти ровесниками. Присматривался он к учителю, беседовал, изучал. Если привлекать его к операции, то нужно было полностью довериться бывшему священнику, раскрыть ему структуру и подлинное значение «организации», связи, пароли, явки. Довериться настолько, чтобы не сомневаться, что, будучи за кордоном, а поездка Серебрякова туда предусматривалась в ходе операции, он не предаст, не обманет, не скажет ни одного лишнего слова. Риск был огромным — ведь бывшему священнику доверялась судьба крупной контрразведывательной операции, от результатов которой зависело многое. Нужно было отстоять эту кандидатуру перед руководством, убедить, доказать необходимость полного доверия именно этому человеку. И взять на себя всю ответственность в случае провала, а предательство Оперпута и его последствия для операции «Трест» были Гудзю хорошо известны.

Нужно было обладать большим чекистским опытом, умением распознавать людей, верой в них и, конечно, интуицией, чтобы не ошибиться в человеке. И Серебряков полностью оправдал доверие. Он отлично работал, а работа была и трудной и опасной, во время всей операции «Мечтатели» до самого ее конца.

Небольшое отступление от повествования.

Борис Игнатьевич был отозван в Москву в конце 1935 года. Конечно, Василий Терентьевич не мог знать, куда его отзывали и для какой работы. Пути их разошлись, и больше они никогда не виделись и ничего не знали друг о друге. И только через 35 лет в московскую квартиру Гудзя в мае 1968 года пришло письмо из Новосибирска от Василия Терентьевича. С разрешения Гудзя я привожу начало этого письма.