Схватка у Черного Моря

Лазарев как будто чувствовал, что с «Вознесенским штабом» случится несчастье. Один подпольщик отправился на постоялый двор нанять подводу для поездки в Вознесенск. Не будучи знаком с правилами конспирации, он вел себя неосторожно. Он не заметил, что попал в поле зрения агента контрразведки. Договорившись о подводе, он встретился с двумя своими товарищами. Теперь уже контрразведка установила наблюдение за тремя подпольщиками и арестовала их. Один из них, не выдержав пыток, сообщил адреса других херсонских работников. Начались аресты. Контрразведка напала на след Ингулова. На квартире его не было, но там находился член редколлегии «Одесского коммуниста» Сигизмунд Дуниковский (Лотов), он и был арестован. Хотя большинство арестованных являлись комсомольцами, контрразведка сообщила, что она арестовала руководящий состав одесской подпольной организации, сфабриковала так называемое «дело 17-ти».

Их судил военно-полевой суд. 4 января 1920 года 9 человек были приговорены к смертной казни, другие к каторжным работам.

Участница процесса «17» Раиса Ларина, которая из-за отсутствия улик была приговорена к 10 годам каторжных работ, рассказывает:

— Военно-полевой суд был назначен на 31 декабря. Сюда, в здание, где он заседал, и была доставлена вся наша группа в семнадцать человек.

Окруженные тесным кольцом конвоя, гордые сознанием, что идем на смерть во имя великой цели, мы подходили к зданию суда. Здание было оцеплено многочисленной охраной. У входа толпился народ, хотя о суде не давалось оповещения. Люди все прибывали. Пришли женщины, их голоса вливались в глухой рокот, которым была наполнена улица. В подъезде показался закутанный в бурку офицер. Он тихо подозвал начальника караула и что-то ему говорил, поводя рукой в сторону толпы. Конвой немедленно оттеснил толпу. И вот стоим мы, зажатые в узком коридоре, по бокам каждого стражники. Разговаривать воспрещено.

Л. Спивак

В зал заседаний вызывали по одному. 1 и 2 января в работе суда был перерыв. Заседания возобновились и продолжались третьего и четвертого. Вечером для заслушивания последнего слова подсудимых и зачтения приговора мы были все введены конвоем и размещены на скамье подсудимых. Стража обступила группу плотно со всех сторон. Искаженные болью и муками лица исполосованы рубцами, ссадинами, кровоподтеками, ныли тела, болели кости, с трудом переступали ноги...

Никто пощады не просил. Все, кроме одного, отказались писать прошение о помиловании. Судьи удалились на совещание. Часа через два, закусив и, очевидно, изрядно выпив для храбрости (члены суда нетвердо держались на ногах), они вышли для объявления своего решения.

Громко объявляются фамилии и приговор.

— Краснощекина Ида!

Тучный офицер, возглавляющий суд, обращается в ту сторону, где тесно прижавшись друг к другу, сидели мы, семнадцать подсудимых.

Безмолвная тишина в зале...

Ида поднимается во весь рост. Ее взгляд с презрением упирается прямо в лицо председателя суда.

— Краснощекина Ида! — выговаривает раздельно оглашающий приговор.— Суд при штабе обороны г. Одессы приговаривает вас к смертной казни через повешение.

— Только и всего? — Ида гордо встряхивает волосами. На лице ее — вызов, гнев, презрение.— Знайте же: хотя бы вы каждый день убивали по десяти человек, наши товарищи каждый день берут новые города и станции, доберутся скоро до вас. Мы умираем молодыми, умираем спокойно, так как знаем: за нами и за нас пойдут новые сотни стойких бойцов. Ваша песенка спета еще раньше, чем вы спели ее нам!

Ида садится с пылающими щеками. Как она была прекрасна! Я с восторгом смотрю на нее.

— Михайлович Борис!

Встает Борис. Объявляется такой же приговор.

— Пусть мы умрем! — восклицает Борис громким и ясным голосом.— Лучшие наши товарищи и партийные работники целы. Они ни на минуту не прекращают работу. Вы ничего не добьетесь, господа судьи. Неужели думаете, что бессмысленным убийством десяти человек, почти детей, вы совершили великое дело? Вы ничего не добились, лишний раз доказав свое бессилие!

Лев Спивак, услышав приговор, крикнул:

— Вам все равно амба. Вы все пойдете пешком по Черному морю. Наши уже близко, вот-вот займут Одессу.

В напряженной тишине слышатся имена:

— Любарская Дора...

— Дуниковский Сигизмунд...

— Петренко Василий...

— Барг Полина...

— Ройфман Яков...

— Пельцман Михаил...

И после каждого имени падают слова: «Приговаривается к смертной казни через повешение». Десять человек осуждены были на смертную казнь. Кравчинскому, принимая во внимание его «чистосердечное» раскаяние, заменили смертную казнь отправкой на фронт. Меня приговорили вследствие отсутствия улик к десяти годам каторги. Остальных — к различным срокам каторжных работ».

Все осужденные дружно запели «Интернационал». Слова песни, как революционный набат, неслись сквозь стены и окна деникинского застенка.

Б. Михайлович (Туровский)

Осужденные передали из тюрьмы письма. В них нашли отражение высокие патриотические чувства, беззаветное служение делу революции, непоколебимая вера в победу коммунизма. Вот выдержки из отдельных писем: