Схватка в западне

Семеновцы не придали значения возгласу женщины, стоявшей с ребенком у двора, но Церенова, заметив подругу, вдруг преобразилась. Она кинулась к одному из тарантасов на высоких рессорах с кожаным верхом, где сидел в богатой шубе грузный, полнолицый человек, замахала руками:

— Изверг ты, господин Шукшеев! От дочери названой отказываешься… А Любовь Матвеевна так-то ласково про тебя говорила…

— Прочь! Прочь!..

Мужчина выхватил у возницы кнут, стал хлестать Анастасию.

Любушку зашатало — это же Елизар Лукьянович.

— Ирод проклятый! — заголосила Настя-сестрица. — Пропала Любовь Матвеевна…

— Ишь, еще Любовью Матвеевной величает. Дерьмо она, не Любовь Матвеевна, — гудел Шукшеев. — Погоди, доберусь до самозваной купеческой дочери, сучки большевицкой. Поглядим, как она у меня запляшет.

Любушку трясло. Она еще не успела как следует рассмотреть Шукшеева, но мысленно ясно представила его злое лицо. Что же делать? Как поступить? Кинуться ему в ноги, молить за себя и за Настеньку? Так ведь не смилуется. Уж кого-кого, а Елизара Лукьяновича Любушка хорошо знает.

Последние подводы прогромыхали в проулке, обоз полностью втянулся в махтолинскую улицу. Настя-сестрица и тарантас с Шукшеевым уже отдалились от Любушки больше чем на три двора, а жуткий Анастасиин голос все еще раздавался будто рядом:

— …Казак лихой меня вызволит… Я живучая… Уходить надо. Скорее… Казака искать нашего…

До Любушки наконец дошло — это ее Настя-сестрица уходить уговаривает. Это же она про Тимошу — казака лихого — кричит Любушке. Нужно бежать из села, искать партизан.

Откуда взялись сила и решительность. Любушка забарабанила в забор: может, добрые люди живут, не откажут в помощи. Почти в двух шагах отворилась калитка, из ограды показалась женщина.

— Тетенька, помогите, не дайте пропасть с малюткой. В лес бы мне тропку указали… Я не здешняя… Семеновцы искать скоро меня будут… Спасите нас с малюткой.

— О-ох, несчастная! Куда ж ты в тайгу с дитяткой-то?!

— Помогите, тетенька. Не дайте пропасть.

* * *

Прибывший из Таежной купеческий гужевой поезд остановился в Махтоле на ночевку. Вереница подвод и тарантасов вытянулась чуть ли не на всю длину станичной улицы. Пока поселковый атаман выяснял, откуда и куда движется обоз, изучал дорожные бумаги, большинство ездовых уже познакомились с хозяевами ближних дворов, загоняли в ограды повозки с бараньими тушами, сыромятью, мешками с зерном, распрягали лошадей, давали им корм, бежали обогреться в избы. Вскоре, кроме двух подвод, атаману некого было распределять на постой: поезд расползся по Махтоле. Поселковый махнул рукой писарю:

— Этих давай к Кондюрину и Улетову.

Тарантасы купцов еще раньше разъехались по богатым станичникам.

Шукшеевская повозка на высоких рессорах с кожаным верхом, сопровождаемая Савелием Булыгиным, подкатила к подворью Ерохова. Савелий соскочил с лошади, нырнул во двор. Немного погодя он вернулся с хозяином и прапорщиком Мунгаловым.

— Здорова дневали, — поприветствовал Шукшеева Ерохов.

— Здравия желаем! — козырнул Мунгалов.

Елизар Лукьянович с кряхтением, неуклюже выбирался из тарантаса.

— Позвольте помочь, — услужливо поддержал Булыгин купца, который одной ногой уже коснулся земли, а другую все еще не мог оторвать от подножки.

Когда тяжелое тело Шукшеева полностью сползло с высокой повозки, он наконец принял осанку перед Ероховым и Мунгаловым.

— Здорова дневали! — опять поприветствовал его Ерохов, но уже с поклоном.

Хмельное лицо прапорщика Мунгалова сахарно улыбнулось:

— Рады видеть вас, господин Шукшеев.

Елизару Лукьяновичу тоже бы надобно было улыбнуться, сказать какие-то приятные слова хозяину и прапорщику, но он только промычал озябло: «Тронут вашим радушием». Ему хотелось поскорее в тепло да водки пропустить для согрева души. И настроение бы поднять, испорченное неприятной встречей с арестованной Булыгиным крикливой бабой-большевичкой.

В дом Ерохова Шукшеев попал в самый разгар званого обеда. Войсковой старшина Редкозубов, розовый от еды и вина, сидел за столом без кителя. Он отчаянно работал челюстями, перемалывая зубами баранину. Сотник Трапезников держал перед собой крупный груздь на вилке и на все лады расхваливал хозяйку.

Мунгалов представил купца Редкозубову:

— Господин Шукшеев.

Елизар Лукьянович, увидев на спинке стула Редкозубова мундир с погонами войскового старшины, нашел-таки в себе силы улыбнуться.

— Имею честь собственной персоной засвидетельствовать вам свое почтение.

— Шукшеев… э-э-э, запамятовал ваше имя-отчество, — оторвался от баранины Редкозубов, поднялся, протянул руку купцу.

— Елизар, сын Лукьяна Саввича, — пожал Шукшеев руку войсковому старшине.

— Приятно, очень приятно!.. А я… э-э-э, Редкозубов Ипатий Евстафьевич, войсковой старшина войска Забайкальского. Служу при штабе его высокопревосходительства атамана Григория Михайловича Семенова.

Улыбка на лице Шукшеева расцвела ярче.

— Слыхал про вас, как же. Лестное мнение о вас в купеческих кругах, — сорвалась с его языка елейная ложь в адрес Редкозубова, о котором раньше он слыхом не слыхивал и сейчас видел впервые.

Редкозубов не остался в долгу: