Схватка

Сосенка шевельнулась — ветер качнул ее нежно-юные ветви, и ему даже послышалось, что она тихо-тихо шепчет какие-то таинственные слова. Вот только о чем — он не знал.

И он стоял перед ней, словно заколдованный, не шевелясь, чтоб не помешать шептать ей свою речь. А может, и в самом деле лесные сосеночки в этот новогодний час превращаются в нарядные елки-царевны и на своем, только им понятном языке произносят, как и люди, застольные тосты. Тогда Емельян правильно делает: надо молча слушать, не перебивать...

Вот если бы сосеночка рассказала ему про дом родной, про Степаниду и детишек. Степашка и Катюшка уже повзрослели небось, помощниками у мамочки стали, а сегодня, может, даже елочку нарядили и песенку поют про то, как родилась и росла она в лесу вот так, как эта белорусская сосеночка. Вспомнил Емельян прошлую новогоднюю ночь Степанида настряпала пельменей, пирог с рыбой, на елочку понавешала длинные, как карандаши, конфеты для ребятишек, патефон играл. Вадим Козин, любимый певец Степанидушки, всю комнату наполнил романсами. Емельян и сейчас слышит их: «Веселья час придет к нам снова...» Когда же придет этот час? Полгода уж прошло, а конца что-то и не видать. Летят эшелоны под откос, но немцев будто и не убавляется: все прут и прут к фронту составы...

Ну что, сосеночка, молчишь? Скажи, какие еще уготованы Емельяну пути-дороги? Вон сколько их осталось позади: и проселочных, и большаков, и лесных, и полевых, и даже болотных — где только не побывали его сапоги! А держат, не рвутся, будто знают, что замены не будет, новых никто не даст...

Так как же все-таки насчет новых маршрутов? Опять ведь сегодня отправляться в неизвестность. Если бы его воля, ни за что не ушел бы из отряда. Здесь уже вроде пригрелся, ко двору пришелся, дело обрел и друзей, с которыми можно еще не одному эшелону германскому подножку поставить. И вдруг на тебе: товарищ Петреня приглашает! Но это же не кто-нибудь, а руководитель партийного подполья всего района. Понимать надо! Раз его, беспартийного, приглашают в подполье, значит, он там нужен. Ну что ж, надо и это испытать!..

Приехал за Емельяном молодой парень, рослый, белокурый, с льняными усами и очень короткой фамилией — Гук.

— Ну, а зовут как?

— Янка. Можно — Иван или Ваня.

— Нет уж, я буду тебя звать по-белорусски — Янка. Итак, Янка, куда едем?

— В Гать. К товарищу Антону.

— Кто такой товарищ Антон?

— Привезу — познакомитесь, — ответил Янка и на этом кончился разговор о товарище Антоне. Ну а про Гать Янка сказал, что это небольшая деревушка вблизи райцентра и что немцев там нет, только один полицай представляет всю германскую власть.

Почти всю дорогу Емельян, укутавшись в длиннющий тулуп, посланный специально для него, как сообщил Янка, товарищем Антоном, продремал.

Гать возникла неожиданно: ехали все лесом и сразу воткнулись в деревню, которая уже просыпалась. Над соломенными крышами стелился дым, и скрипели колодезные журавли, словом, начинался первый день нового, сорок второго года. Улица была пустынной и запорошенной снегом, по которому легко скользили сани-розвальни. Проехали деревню с конца в конец и только у предпоследней избы, за которой начинался лес, остановились.

— С Новым годом! — произнес Емельян, едва переступив порог. — Здравствуйте!

— День добры! 3 новым счастьем! — ответил старый человек с жидкой седой бородой. — Проходьте.

Емельян скинул тулуп и стеганый ватник, снял шапку-ушанку и положил все на лавку. Из сеней появилась молодуха с платком на голове, из-под которого до талии спускалась коса. Она поздоровалась и поставила на стол крынку с молоком, вынула из печи глиняную миску, полную блинов, и пригласила всех — Емельяна, Янку и деда Сымона — завтракать.

Вскоре в избе появился Виктор Лукич Петреня. Емельян вышел из-за стола и обнял старого знакомого.

— Как доехали? — спросил Петреня.

— Без приключений, товарищ Антон! — доложил Янка.

Емельян удивленно взглянул на Янку и на Виктора Лукича и улыбнулся: так вот он, товарищ Антон!

— Да, дорогой брат-уралец, конспирация, — сказал Петреня. — В нашем деле иначе нельзя. И тебя тоже придется перекрестить.

— Седайте снедать з нами, — пригласил дед Сымон Виктора Лукича. — Отведайте марылиных блинов.

— Кали ласка, — сказала Марыля и налила гостю стакан молока.

За столом Виктор Лукич расспрашивал Емельяна про партизанскую жизнь, интересовался делами в отряде, хвалил минеров-подрывников.

— О ваших делах, брат-уралец, мы наслышаны. С элеватором здорово у вас получилось. А с извергом-полицаем! Все местечко радовалось его исчезновению. Мы сочинили листовку, в которой рассказали о партизанском возмездии предателю, и от руки написали экземпляров сто пятьдесят, потом развесили их по райцентру. После этого полицаи поубавили свою прыть, а трое сбежали со службы и скрылись. От перепугу, конечно... Все это очень хорошо. А из дома никаких вестей? — спросил Усольцева Виктор Лукич. — Как там наш Урал? Кует, наверно, оружие.

— Ничего не знаю, — вздохнул Емельян, — от этого и страдаю. Зима, конечно, суровая. Дров сколь надо, чтоб детишек согреть. Достается моей Степаниде.