Скиф

Потом война, беспрерывное движение полчищ, среди которых он растворялся, счастливый и гордый сознанием, что он воин, и что у него впереди победы, слава, богатство, невольницы, все, чего может желать человек.

Ему казалось, что он чувствует возбуждающий запах кожаной сбруи, лошадиного и человеческого пота, дыма и бараньих шкур, поднимавшийся над ордами...

Невиданные раньше страны, стычки, легкие победы, преследования и падавшие под ударами меча люди.

Нападение на одинокую покинутую усадьбу, дикая радость разрушения, треск и звон рассыпающихся под топором огромных сосудов, ваз, картин, выложенных мелкими цветными камешками. Погоня за безоружными и беззащитными людьми; женщины, захлестнутые петлей аркана. Наконец, огромный стан вокруг массивных стен и башен вражеского города, стенобитные машины, атака, растущий и рушащийся вал перед городом, огненные стрелы, отрубленные головы пленников, море костров, запах жареного лошадиного мяса и горячей похлебки...

Он вспоминал, как вместе с другими ездил за фуражом, гнал телеги, нагруженные дровами и хворостом, подкладывал на метательные машины облитые смолой пылающие вязанки... Вспоминал черную ночь и бушующий огненный вихрь под стеной, гром таранов и грохот рушащихся стен. Вопли, неистовый натиск и резня на улицах города; бегство, узлы с драгоценностями за спиной, влачащаяся на аркане пленница и другая, которую он приволок в лагерь полузадушенной...

Степи!.. Никогда он не чувствовал так сильно их широты и радости сине-зеленых далей, как после возвращения с войны. Он вернулся в них полноправным господином, славным воином, нагруженным добычей, окруженным рабами.

После дележа ему достались еще рабы и еще драгоценности, ткани, скот и оружие. Пьяный от гордости и торжества, он пил на царском пиру вино из двойного стакана. Он пел, его щеки горели, голова кружилась, он плясал вокруг костра и сидел в кругу царских приближенных.

Потом он отправился раскинуть собственный шатер. Он приказал застлать его коврами, обвешать золотыми сосудами, ожерельями, украсить цветными тканями. Он смотрел на работу невольников, и рабыни на коленях подносили ему вино в драгоценной чаше. Он взял двух невольниц и отправился к шатру отца. И сказал:

— Гнур, я пришел выменять у тебя Опою. Я даю за нее двух девушек и в придачу к ним большую серебряную чашу. Если тебе мало этого, я прибавлю, сколько захочешь.

Он взял Опою за руку и увел к себе. Она казалась удивленной и испуганной, и не знала, почему он берет ее в свой шатер. Но он понимал, — она ждала этого, от нее пахло кипарисом, миррой и шафраном, потому что на ночь она покрыла тело пастой из приготовленных ею благовоний, чтобы кожа надолго сохранила этот приятный и сладкий запах. Праздничное, длинное платье из тонкой заморской ткани, с расплывающимися бледно-красными и желтыми пятнами было на ней. Был на ней пестрый узорный пояс, и оттого, что она туго затянула его, плотно охватило платье крутые бедра, мелкими лучами, разбегающимися складками, обтянуло высоко выступающую грудь. Надела на голову высокую повязку, расшитую крупными цветными блестящими камешками; большие полумесяцы серег, украшенных подвесками, качались в ушах, рдевших под багряными волосами.

Спросила:

— Куда ты ведешь меня? Старый Гнур пришлет, прикажет мне идти обратно, не позволит оставаться с тобой...

— Гнур ничего о тебе больше не знает, — ответил он. — Нет у тебя другого господина, кроме меня.

Тогда она начала горевать.

— Зачем ты взял меня из шатра, где я жила? Было мне там хорошо, никто не обижал меня. Ходила я в степь собирать цветы, ткала ковры из цветной шерсти, своими руками варила господину обед, потому что он меня любил, как дочь.

— Теперь мне ты будешь варить обед и для меня ткать пестрые ковры и тонкие покрывала. Лучше тебе будет жить в моем шатре, — на мягких подушках будешь засыпать в моих объятиях.

Но она ничего не хотела слушать, закрыла лицо руками и плакала. И не желала смотреть на трофеи у входа, и на стоявших кругом рабов, и на новый большой шатер. Он хотел ввести ее внутрь, но она отказывалась.

— Я только невольница, а этот шатер приготовлен для невесты. Как я войду туда? Прикажи лучше поместить меня с твоими рабами, пошли прясть грубую шерсть и валять войлок.

Но он силой увлек ее в палатку, и она, продолжая плакать, стояла перед ложем.

Горел голубым светом язык пламени в отнятом у греков светильнике. В медном тагане тлели раскаленные уголья, оружие на стенах блестело, и узорные мягкие ковры были покрыты тонкими тканями.

Но он видел, что она плакала, и у негр сделалось смутно на сердце. Он сказал:

— Не нужно ни ковров, ни золота; возьму вооружение и коня и поеду разыскивать Ситалку.